Князь мертвецов 2

Добежавшие до ограды люди стремительно карабкались наверх, цеплялись, разрезая руки о натыканное сверху стекло, но продолжали лезть. У Митиных ног вынырнула распяленная в крике рожа - Митя ударил в нее сапогом, рожа исчезла, но вместо нее тут же возникла другая. Митя заметался по стене, сбил еще одного карабкающегося налетчика, еще. Почувствовал стремительное движение сзади, крутанулся на месте ...

И увидел только летящий ему в лицо кулак

Острая боль вспыхнула в челюсти, а дальше он почувствовал, что падает и по-кошачьи извернулся в воздухе. Он приземлился на бок - острая боль прокатилась по всему телу.

Люди со двора отчаянно мчались в дом ...

Митя попытался встать ...

Соскочившие вниз налетчики откинули засов на воротах и словно плотину прорвало - внутрь ринулась толпа. Рядом с Митей мелькнул подкованный железом сапог, юноша ощутил чудовищной силы удар - будто паровоз врезался. И его накрыла толпа.

Из распахнутых окон дома загремели выстрелы.

Грохот у Мити в ушах стал оглушительным, перед тазами плеснуло красным. Он захрипел и умер.

И уже не видел, как фонари вокруг квартала вспыхнули совершенно нестерпимым светом.

 

Глава 23. Тайный план

 

- Оружие держать наготове! - Аркадий Меркулов, глава губернского Департамента полиции, погнал автоматон вдоль строя. Он знал, как сейчас выглядит со стороны - заострившееся лицо, губы поджаты так сильно, что почти не видны. Воплощенная суровость. Любой, кто хорошо знал его, увидев это выражение, сразу понял бы, что он в ужасе. К счастью, настолько хорошо его знала разве что покойная жена.

С самого приезда в губернский город события неуклонно опережали его. Он всегда словно бы оказывался на шаг позади. Сперва это даже не насторожило - все было логично: губерния жила своей жизнью. А его опыт говорил, что при поистине прискорбной общей слабости полицейской службы, особенно заметной в провинции, эта самая «собственная губернская жизнь» неизменно приобретала характер неприятный. Чтоб не сказать - откровенно гнусный. При любой встряске местного общества гнусь лезла наружу, вскипая на поверхности мутной пеной мошенничеств, грабежей и едва прикрытых, а порой и вовсе неприкрытых убийств: от забитого пьяными купцами полового до заморенных родней наследников миллионных состояний. Ему даже на заговоры местного масштаба случалось натыкаться, особенно в губерниях приграничных, тесно связанных с контрабандой. Это из петербургских салонов целостность империи кажется незыблемой, ведь их завсегдатаи не привыкли мелочиться: что для них пара миллионов рублей, или людей, да и подсчет верст эти господа полагают делом исключительно извозчичьим. Ну, а личности не столь широко мыслящие знают, что на той же границе с Поднебесной если ночью зазеваться, поутру можно и десятка деревень недосчитаться, не говоря уж о вещах более ценных, вроде золота, мехов или древесины.

Так что поднятые мертвяки в собственном поместье его не удивили вовсе, а если и заставили насторожиться, то разве что дерзким вмешательством в вотчину самой грозной из Великих Предков. Нападение виталийцев тоже не было чем-то из ряда вон: железо для варяжских находников и впрямь ценность, ради которой те многим могли рискнуть. А вот чудовищные убийства, затеянные, как потом стало ясно, лишь чтоб избавиться от порубежной стражи перед набегом, обеспокоили всерьез. С этого мгновения было ясно, что заговор в губернии, несомненно, есть. И до приезда господ Меркуловых, отца и сына, он благополучно зрел и развивался при благодушном попустительстве, а может и деятельном участии местных властей. Собственно, что полицмейстер замешан, коллежский советник Меркулов уверился чуть ли не сразу после знакомства, а вот в участии столь ненавистных сыну господ Лаппо-Данилевских имел сомнения. Нет, в заговоре они участвовали, так или иначе, смущали лишь масштабы. Что бы ни мнили о себе Иван Яковлевич с сыном, но провинциальный помещик, известный тем, что регулярно обсчитывал своих работников - как вороватый приказчик глуповатую купчиху - до мрачного гения злодейства и предательства все же не дотягивал. По отдельности истории с поднятыми мертвецами или медведем-убийцей вполне помещались в рамки обычной человеческой жадности и бесчестности, но вместе вырисовывались в нечто большее, чем желание одного человека поправить свои дела. И сведения о том, что милейший Иван Яковлевич на самом деле стоит на грани разорения, а оттого готов на все, этой уверенности не поколебали. Лаппо-Данилевские годились на роль орудия, быть может, доверенного и инициативного, но за всем происходящим строился расчет более широкий и значимый, чем просто желание перехватить питерский заказ на железо.