Князь Меттерних: человек и политик

Мотивы сближения Талейрана с Австрией основательно раскрыты в исследованиях Е. В. Тарле и Ю. В. Борисова. Читатель может ознакомиться и с изданными на русском языке мемуарами выдающегося дипломата. Здесь речь пойдет лишь о линии взаимоотношений Меттерних – Талейран. Интересно, что контакт с Австрией Талейран завязывает первоначально не через Меттерниха, а через упоминавшегося уже генерала Винцента. Посредником был доверенный Талейрана баденский посланник Э. Дальберг. Французский министр (а Талейран тогда еще занимал этот пост) дал понять, что всегда был другом Австрии, пытался придать наполеоновской политике более умеренный характер. В Вене Штадион отнесся к талейрановскому зондажу с явным недоверием. Но после Тильзита он решил использовать внезапно открывшуюся возможность. Меттерниху было указано войти в контакт с Дальбергом. К тому же секретарь парижского посольства Флоре, очень близкий Меттерниху, еще раньше установил отношения с Дальбергом. Но тот не вызывал доверия у осторожного Меттерниха. Посол скептически воспринял донесение Винцента. Однако его депеша от 12 ноября 1807 г., отправленная после долгой беседы с самим Талейраном, свидетельствовала о том, что Меттерних всерьез воспринял очередной поворот в жизни своего французского коллеги. Два грансеньора хорошо понимали друг друга.

Меттерних смог убедиться, что Талейран побуждаем не только личными корыстными соображениями и готовит себе запасную позицию на случай непредсказуемого будущего. С подобными побуждениями сочетались у него и принципы, весьма родственные меттерниховским. Еще их сближал и страх перед «русской системой» и стремление восстановить европейское равновесие. Не стоит преувеличивать, но и не следует забывать того обстоятельства, что оба в юности прошли курс у теоретика равновесия Коха в Страсбургском университете. Оба надеялись, что в постнаполеоновское время австро-французский альянс станет барьером на пути продвижения России в Европу. Тильзит, говорил Талейран Меттерниху, «не перейдет, как кое-кто ожидает, в систему; он поставил вас в наилучшую позицию, потому что каждая сторона нуждается в вас, чтобы контролировать другую, и если вы поведете себя умно, в соответствии с духом момента, который ни вы, ни кто-либо другой не в состоянии изменить, то вы выйдете в конечном счете из великой борьбы с большей славой, чем любая другая держава»[117].

В рассуждении Талейрана нетрудно увидеть четкие очертания той стратегии, которая проглядывала в более раннем анализе у самого Меттерниха, стратегии, которой австрийский дипломат, правда не всегда последовательно, будет придерживаться вплоть до падения Наполеона. Хотя в ней и был заложен сильный антинаполеоновский заряд, но было бы упрощением видеть только эту сторону. В той же, если не в большей мере эта стратегия нацелена против возможного преобладания в Европе могущественной Российской империи. Отсюда неоднозначность мотивов в политике Меттерниха. Репутация убежденного противника Наполеона позднее побудила его спрямить задним числом свой собственный политический курс, придать ему последовательную антинаполеоновскую направленность. Этой задаче подчинена и публикация документов, осуществленная под непосредственным наблюдением его сына. Меттерних предстает в роли рока Наполеона. В немалой мере под влиянием этих источников Г. фон Србик рисует образ Меттерниха как непримиримого, принципиального врага Наполеона. Вполне естественно, что такой Меттерних не мог относиться серьезно к идее австро-французского союза, а лишь «морочил» этой идеей Наполеона[118].

Подобная версия выглядит не очень убедительно уже хотя бы потому, что Наполеон был дипломатом не меньшего калибра, чем полководцем; все козыри были у него на руках, и не австрийский посол морочил ему голову, а он играл с ним как кошка с мышью. Не учитывает в должной мере эта версия и диалектики отношения Меттерниха к Наполеону и его империи. Причем диалектика эта складывается как раз в парижские годы. Прибыл Меттерних во Францию ярым ненавистником узурпатора, но то, что он увидел в наполеоновском государстве, поколебало его предубеждения. Дело заключалось не только и не столько в личном обаянии императора французов. Тем более что общение с ним тогда было редким и чаще всего официальным.

Гораздо сильнее на него повлияла сама империя – плод деятельности Наполеона – законодателя и правителя. По словам Меттерниха, Наполеон был законодателем и администратором по инстинкту[119]. Посол не мог сдержать восхищения эффективностью наполеоновской системы, бесперебойным и точным функционированием ее механизмов, он воздал должное ее полицейскому аппарату, а также разведке и контрразведке. Его наблюдения парижской поры отразились на всех его проектах административно-управленческих реформ, в его подходе к проблемам национальностей в империи Габсбургов.