Князь моих запретных снов (СИ)

У нее оказался довольно тонкий и нежный, словно россыпь хрустальных колокольчиков, голосок. Наверное, с таким голосом она могла бы петь в храме Всех.

- Даже звучит аристократично, - добавила она, - мне нравится Ильсара.

И прозвучало мое имя так непривычно, так чуждо… как будто и не мое вовсе.

- Меня всегда называли Ильсой, - тихо сказала я и обхватила себя руками.

- Ну, хорошо. Ильса так Ильса, - согласился Альберт.

Тибриус ар Мориш ар Дьюс ничего не сказал, уставился в потолок кареты.

Нас немного потряхивало на ухабах. Фонарики раскачивались. Пахло мускусом и корицей, а еще новой кожей. В карете воцарилось молчание. Альберт откинулся на спинку дивана и, казалось, задремал, утратив ко мне какой-либо интерес. Габриэль де Сарзи тоже устроилась в уголке, сложила тонкие руки на груди и прикрыла глаза.

Я вздохнула. Мерные покачивания кареты и скрип рессор помимо воли навевали сон. Я еще раз оглядела своих попутчиков. И как они могут так спокойно спать, если будут выпотрошены и набиты соломой?

И тут закралось в душу подозрение, что нам, деревенским, сильно недоговаривали. Или наоборот, говорили слишком много, куда больше того, что происходило в замке Бреннен на самом деле. А если это так, то, возможно, и неплохо то, что меня забрали от матушки Тирии?

Я забилась в уголок дивана, натянула на коленки сарафан, так, чтоб было поменьше видно мои босые и совершенно ужасные на вид ступни, и исцарапанные лодыжки, и задумалась.

Это всегда так, когда ничем не занята, начинаешь размышлять.

И я сидела и вспоминала… О том, как все узнали о присутствии частицы Энне-аша во мне.

Мы привыкли жить в окружении духов. Их было очень много, всех не запомнишь – наверное, именно поэтому самые большие, самые лучшие храмы посвящали Всем. Чтоб никого не обидеть и не прогневить. Духи были очень разные – добрые, злые, честные, хитрые, и по большей части не вмешивались в жизнь людей. Разве что дух огня мог вдохнуть частицу себя в новорожденного – и тогда, начиная с определенного возраста, малыш мог спокойно жонглировать горящими углями. Или, например, если ребенка коснулся дух грозы, впоследствии такой человек был способен эту самую грозу призвать. Если частица духа в нем была большой, то и призываемая гроза становилась страшной бурей. Маленькая частица, соответственно, позволяла вызвать теплый дождик и ветер. В своей жизни я даже один раз видела, как во время засухи пригласили старуху, сгорбленную и седую – годы согнули ее дугой, так что ее нос оказался где-то на уровне моей талии. Старуха эта обошла вокруг деревни, вышла в поле и очень долго там стояла, опираясь на клюку. А потом как-то быстро небо затянуло черными тучами, и полило так, что деревню едва не смыло. В амбаре было воды по щиколотку, и матушка верещала как резаная, требовала, чтоб я воду вычерпала. А как ее вычерпаешь, если она повсюду?

В общем, духов было много, но только два из них очень активно вмешивались в жизнь людей: это Энне-аш, дух пробуждения, и Урм-аш, дух сонной немочи.

Наверное, духи эти при рождении что-то не поделили, или еще как-то повздорили, нам неизвестно. Но определенно они друг друга ненавидели и были готовы истребить, почему-то втягивая в свои войны нас, обычных смертных. Урм-аш, судя по всему, был злым, жадным и хищным. Он обосновался в Долине Сна, и любил заманивать к себе людские души. Делал он это, когда человек засыпал. Вот, просто засыпал кто-нибудь – и уже не просыпался, буди – не буди. Некоторое время человек, которым овладела сонная немочь, еще дышал… А потом превращался в куколку. Я никогда не видела, как это – но слышала, что при этом тело ссыхается, кожа делается словно бумага, если тронуть ее пальцем, то порвется… А внутри – ничего. Пустота. Все внутренности тоже ссохлись, превратились в труху.

Однако, всех этих ужасов можно было избежать, если вовремя позвать сноходца, того самого, которого выпотрошили в замке Бреннен и набили соломой. Тогда, если заболевший сонной немочью еще дышал, сноходец уходил в долину Сна и как-то умудрялся привести заблудившуюся душу обратно и водворить ее в тело.

Вот на этом-то я и попалась.

Так уж получилось, что однажды я пришла убираться в спальне Милы. Утро было позднее, а Милка все еще бессовестно дрыхла. Я специально стала греметь дужкой ведра и с грохотом отодвигать стулья, но Мила и не думала просыпаться. Когда я дошла до помыва полов под кроватью, у меня руки так и чесались подергать ее за косы, я остановилась над спящей, размышляя, насколько мне при этом попадет от матушки… И вдруг увидела.

Я увидела, что Мила стояла рядом с кроватью – и одновременно лежала на ней. А еще я увидела, что Мила – та, которая стоит – опутана тонкой багровой паутиной, блестящей, кое-где ,как мне тогда показалось, в мелких кровавых сгустках. Паутина эта тянула Милу к пятну, которое походило на марево над пашней в жаркий день, пятно колыхалось, расплывалось, и с каждым мгновением Мила пододвигалась к нему все ближе и ближе.

- Мила, - выдохнула я, немея от ужаса.

Как же так?

Вот же она, дрыхнет себе на кровати.

И вместе с тем…