Князь оборотней

— Ясно… — тягостно вздохнула Аякчан. — Ну и какая из старших сестричек Храма умудрилась нагромоздить интригу до самых Верхних небес? Айбанса, Дьябылла или лично Ее Снежность?

— Ставлю на Дьябыллу, — прикинул Хакмар. — Она сама из нижних албасы, ей с духом раздора проще договориться. Хотя вы, голубоволосые ведьмы, такие шустрые: Айбанса, хоть и небесная албасы, и Снежная Баба ваша, которая вовсе человек, тоже могли подсуетиться.

Хадамаха кивнул — сходится. В далеком уголке тайги Илбис стравливает между собой людей и людей-зверей… а слухи уже катятся по всему Сивиру, и даже на Малом Совете Храма уже обсуждают.

— Они называют себя Огненными женщинами? — страдальчески взвился голос Уот. — Я! Я единственная Луги Бэле, Огненная красавица! Может, я и не красавица, но это… это уже такое пренебрежение! — И Уот Огненная разрыдалась — крупные слезы, то голубые, то красные, похожие сразу и на искры, и на драгоценные камни, падали на обожженную землю и впитывались в пепел. — А все ты! — Уот топнула ногой, в уже перегоревшей начисто золе вспыхнули язычки Пламени и тут же погасли. — Вот зачем тебе нужен был этот Храм — чтобы меня вовсе уважать перестали? — истерично накинулась она на Аякчан. — А теперь одна такая толстая говорит, что духов надо отменить! И меня-я-я! Огонь без духа — он же на кого угодно кинется! — заливалась слезами Уот. — Тут и с духом, со мной то есть, не всегда ладно выходит, я ж дух Огня, значит, непредсказуемая-а-а, переменчивая-а-а!

— С твоим Храмом всегда проблемы, но если вы даже духа Огня умудрились достать… — Хакмар многозначительно развел руками.

— Ты… не плачь… — явно не зная, то ли утешать, то ли наорать на эту истеричку, пробормотала Аякчан. — Ты дух Огня… или горячих соплей? Мало ли что говорят, что они тебе сделать могут?

— Они много говорят! — прорыдала Уот. — А я… не какое-нибудь всесильное существо! Я просто ве-ерхний дух! Меня не уважа-ают! Во всех трех мира-ах!

— Духи сильны, когда люди их уважают. Или боятся, — вдруг заговорил Донгар. — Нет духу уважения, нет страха — уходит сила. Уходит сила — уйдет дух. Уйдет дух — что люди делать станут? Как с холодом договориться, с солнцем как, с метелью, если в них духа нет, некому слушать? Ни речной разлив не унять, ни ягоды у Лесного хозяина попросить — все пустое стоит, бездушное. Тебе надо в Храм возвращаться, Аякчан, — вдруг решительно объявил Донгар. — Храм есть, Голубой огонь есть, а албасы — нет! Вот и творят невесть что, и не договоришься с ним, потому что без духа своего живут. От того и других без духов оставить хотят! Возвращаться тебе надо!

— А я сразу говорила, надо в Храм идти! В Столицу! А вы все твердили — надо слушаться Калтащ, она лучше знает, что делать… — Глаза Аякчан налились сапфировой синевой, волосы взвились голубым факелом, и сапфировый плащ на плечах тоже взмыл под порывом горячего ветра, и такая она была великолепная и яростно-Огненная, что даже Хадамаха залюбовался, а у Хакмара, кажется, перехватило дух. — А теперь мы даже не знаем, зачем им все это понадобилось? Что они на самом деле задумали?

— Если мы до сих пор не опоздали, то и теперь не опоздаем, — рассудительно сказал Хадамаха. И на вопросительные взгляды остальных пояснил: — Илбис вселился в Канду в конце прошлого Дня — после того, как я в город уехал. Значит, что б те жрицы ни задумали, план их созрел раньше, чем Донгар черным шаманом стал, а Хакмар — кузнецом! Может, и намного раньше… — задумчиво добавил он.

— Может, тех жриц и в нашем мире уже нет! — прошептала Аякчан. — А тогда были.

Хадамаха тяжко вздохнул — трудно с этими храмовыми ведьмами-албасы! Даже смерть не позволяет исключить их из числа подозреваемых.

— Эй, вы! — Аякчан обернулась к уцелевшим людям. — А ну, вспоминайте! Когда Канда шаманом становился, какая-нибудь жрица в ваше селение прилетала?

— У нас горо… — привычно начал стражник Хуту и тут же огреб подзатыльник от дядьки Бату.

— Кому нужна наша глухомань? — вмешался дядька. — Мы вот до вас, госпожа жрица, кроме нашей местной жрицы, других-то храмовниц и не видели.

— У старушки даже голубых волос не осталось, одна седина! — отмахнулась Аякчан.

— Зато сжечь человеческое селение ее хватило, — вдруг негромко сказал Хадамаха.

Из леса выходили люди, много. Хадамаха уже видел такое после схватки Огненных албасы в Сюр-гуде. Закопченная, прогоревшая одежда, покрытые золой лица и нелепые вещи в руках — не то, что по-настоящему ценно, а что успел схватить, выскакивая из растекающегося кипятком и паром ледяного дома. Только в селении людей нет ледяных домов — кроме Кандиного. Хадамаха сильно подозревал, что и Кандиного дома тоже уже нет. Как и селения.

Люди обводили растерянными взглядами покрытую слоем пепла вырубку, и сожженную Буровую, и поднимающихся им навстречу соплеменников, таких же оборванных и обожженных. На лицах пришельцев появлялась глухая безнадежность. Они шли, голодные, измученные, несли на себе детей, они так надеялись на помощь… а тут тоже все сгорело. Какая-то женщина разразилась глухими, отчаянными рыданиями, прижимая к себе испуганных детей.