Князь Рязанский

Михаил согласился отдать мне зелье с заговором, и активно участвовал в моей подготовке к перебросу: передавал мне манеру разговора и словарный запас старославянского, описывал известных ему людей, места, где он жил и побывал.

А неделю назад я вышел на «вора в законе» Хасана, и сообщил ему, что знаю, где прячется его кровник. Попросил за информацию хорошую плату серебром. Группировка Хасана контролирует незаконную добычу серебра на Дальнегорском ГОКе, и поэтому серебра у него было много.

Кровника Хасана ранили во время перестрелки, но не добили, и он ушёл. Его искали, но найти не могли. А я обещал привезти нукеров Хасана к месту его лесного схрона.

Я никогда ни на кого из бандитов не работал, взяток не брал, и об этом все, кому надо, знали. Поэтому, моё предложение бандиту сдать бандита за деньги, Хасаном воспринялось нормально. Пенсионер РУБОП решил подзаработать, а заодно «подчистить поляну». Всё логично.

Я не обманывал Хасана. Хафиз, там, куда мы ехали с нукерами Хасана, действительно прятался. И фото, с датой, временем и координатами GPS, которое я показывал Хасану, действительно я делал с живого Хафиза. Правда потом он был уже не живой, но кто об этом знал, кроме меня?

На Хафизе было так много невинных жертв, как и на Хасановских нукерах, что совесть моя была спокойна. И даже получила некоторое удовлетворение. Только сейчас надо хорошо от них прятаться. Бандиты меня будут искать пока жив хоть один родственник Хасана. Теперь уже я стал его кровником. И я нашёл, куда спрятаться.

* * *

– Буде здрав, Отче.

– И ты буде здрав, Мишаня.

Он посмотрел на меня.

– Готов?

– Вроде да.

– Дело сделал?

– Сделал. Порешил лихоимцев.

– Вот и добро. Иди одевай своё платье. Или посидим чуток?

– Нет, Отче. Неча тянуть. Мандраж начинается.

Я переоделся в заготовленную заранее одёжку: шёлковые порты и рубаху, сапоги, плащ и атласный колпак, отороченный собольим мехом.

Михаил, как оказалось, был неплохим художником, и нарисовал свою одежду, в которой он ходил в молодости. По этим рисункам я и пошил себе похожую. У меня с собой были три увесистые холщёвые сумки на длинных ремнях. Одна – набитая, в основном, антибиотиками и вакцинами, вторая – «хасановским» серебром, сотней патронов, капсюлей, свинцом и порохом.

В третьей сумке была картошка и разные семена: кукуруза, арбузы, огурцы, помидоры, свёкла, морковь. Ну не мог я представить себя, жующего одну репу. Ещё у меня была стилизованная под пищаль «вертикалка» с нижним нарезным стволом, оптика к ней, сабелька деда Михаила и его же плеть. Как не странно, и то-и то в неплохом состоянии.

Я весь год гонял вес, но до размера пятнадцатилетнего парня, хоть и набравшего уже стать и вес, всё равно не спустился. Одежда сдавливала меня нещадно, хотя и рассчитывалась на свободную носку.

– Всё, Отче, не могу больше. Прощаемся.

Мы обнялись. Он заглянул мне в глаза. Перекрестил двуперстно, передал мне флягу и бересту, распаренную над кипящим горшком.

– С Богом. Не посрами имя мое, Мишаня.

Я прочитал заклятие и сделал глоток из фляги.

* * *

Яркое солнце ударило в глаза, а уличный шум и гам в уши. Я сразу присел, под весом в несколько пудов. Пятнадцатилетнее тело, не было готово к таким перегрузкам.

Я стоял на улице перед воротами двора ведуна, отправившего Михаила в «иной мир», с флягой в одной руке и берестой, в другой. Сумки и оружие были при мне. Одежда сидела справно. Нигде не давила. Я уложил бересту и флягу в мошну. Потом, поставив сумки на землю и сбросив лямки, я забарабанил кулаком в ворота.

– Открывай, – закричал я юношеским тенором.

– Кого несёт опять!? – Послышался голос из-за ворот. Ведун был попутно и лекарем, посему, двор имел небедный.

– Сын боярский Михаил. Отворяй, собака.

– Ох, лышенько, – забормотали за забором, и ворота, скрипнув, отворились.

Я с трудом втянул сумки во двор, сказал: «Покарауль добро княжеское», и поднявшись на крыльцо, вошёл в клеть. Там на широкой, покрытой тюфяком, скамье у окна сидел дедок с бородой до колен, конец которой был заплетен в три косицы, а его седые волосы на лбу были прибраны красной ленточкой.

– Чего вернулся? Дороги не будет.

– Я не вернулся, а обернулся, – сказал я, кланяясь и крестясь на иконы. – Встречай странника, отче.

– Та не уж-то уже? Вернулся?

Старичок шустро соскочил со скамьи, подбежал и засеменил босыми ногами вокруг меня. Потом остановился передо мной и заглянул в глаза. Охнул, и слегка присев, стал креститься.

– Ты ли это, боярич? Совсем другой стал. На вид – тот же, но внутри…

– Пять десятков лет там прожил, отче.

– Ох, – вскрикнул Старец и, вернувшись к скамье, присел. – Ничего не говори мне, про то место, не рассказывай. Свят, свят, свят, – сказал он, и опять несколько раз перекрестился.

Я со смехом сказал:

– Сам отправляешь в края дальние, а сам крестишься,

– Никто ещё не возвращался. Хоть наш там мир?

– Наш, отче, не испоганил я душу.

– Слава тебе, Боже Правый. Говори, что пришёл? С вопросом, бедой или…?