Князь Рысев 2 (СИ)

Наверное, со стороны это выглядело до невозможного жалко и смешно. Может, даже было похоже на отчаяние — не стану отрицать, что оно бушевало во мне диким штормом, изъедая монолит старых надежд. Но я бухнулся прямо ему под ноги — его злоба на миг сменилась чем-то похожим на удивление. Его выражение лица так и говорило, что всяких фокусов он ожидал от меня, но вот подобное — слишком уже даже для него.

Я не собирался вылизывать ему сапоги в мольбах о пощаде, как раз наоборот — в последнем рывке, теряя остатки сил схватился за полы плаща, резко потянул на себя, весом тела заставив дуэлянта пошатнуться. Он был старше, но не столь массивен, а моя туша была для него весом с целого слона.

Он споткнулся о меня, запутался в собственном плаще — вот почему я никогда не надену эту дурацкую одежку во время драки. Ноги поганца месили грязь, изо рта вырывалась грязная ругань. Он клял все, что только можно и нельзя — на орехи досталось богам, благородным и, конечно же, их матерям, у коих в бабушках сам черт.

Я старался его не слушать. Знал, что подобные ему с одной лишь шпагой не ходят, и оказался прав — выудил из припрятанных на поясе ножен кинжал, коим сразу же вспорол мальчишке спину. Навалился, обеими руками вдавил лезвие, надеясь, что скоро поганец уймется, но в нем будто бы скопилась вся жизнь за троих. Навозным жуком он бился подо мной, наверное, целую вечность. Слабеющие удары прилетали мне по бокам, норовили сломать и без того трещавшие ребра. Рана, в которую я занес целый ворох заразы, пока катался по лужам, жрала меня изнутри. Болью она отбирала все силы, возвращая их через бесконечность — в какой-то миг начало казаться, что все зря. Сейчас этот живучий таракан скинет меня, словно мешок, и прирежет — точно так же из последних сил, но вес моего тела сыграл решающую роль.

Оба мы затихли, проваливаясь в небытие — он сразу, я чуть позже. Мокрые, грязные, мы таяли, будто ведьма из той сказки.

Слабость заставила меня закрыть глаза. Знал, что увижу, когда их открою, — и желание жить криком кричало, чтобы я сделал это как можно раньше.

Хотел отрицательно покачать головой и согласиться с недавними доводами собственного тела. У всего есть предел. У каждого есть предел.

Мой был, наверное, три убийства назад, и теперь я вывалился за него прочь. Пущай эта погань добивает — никто не скажет, что я умер как последний трус. Воображение, будто решив подстегнуть, нарисовало картину моих будущих похорон. Грустно качнет головой Егоровна — такой экземпляр для изучений зря пропал. Зайдутся рыданиями обнявшиеся Майя с Алиской. Ухмыльнется назло Жене с Дельвигом Орлов — странно, что я никак не мог запомнить имени толстяка и предпочитал звать его лишь по фамилии.

И лишь, наверное, одна только Биска со своим папашей будут в выигрыше…

Снова мысленно покачал головой даже воображению. Нет, дружище, если раньше тебе удавалось заставить меня пошарить в карманах и выудить хоть капельку, но завалявшихся сил, то сейчас я мог похвастать разве что дулей.

Смерть не спешила, напротив — наслаждалась моим отчаянием. А может быть, так она и выглядит? Извечное ожидание удара, медленно ползущий внутри души ужас, терзающая боль, жажда избавления — и ничего?

Я открыл глаза, поняв, что стою на четвереньках.

Смертельной раны не было, а вот все остальные повреждения никуда не делись. Вокруг была ни о чем не говорящая мгла, и лишь рокот нервно бьющегося мрачного сердца складывался в мелодию. Я поднял на него взгляд, покачав головой, будто собираясь прогнать наваждение. Наваждение исчезать не спешило.

Воплощение погибели бесформенной кучей лежало у подножия. Смертоносная коса, утаскивавшая за собой тысячи и тысячи душ, сейчас стояла, вонзившись в землю. Глазу открывались детали, которые ранее я не замечал. Раскачивалась миниатюрная соломенная кукла висельника, ветер играл с лентой, обмотанной вокруг рукояти — я не сразу, но признал в них окровавленные бинты: с каких же раненых смерть содрала их?

Я встал — правая нога плохо слушалась. Ковыляя и подволакивая ее, я шел на стук сердца. То как будто взбесилось — так человек не может унять сердцебиение, когда рядом опасность. Попытался представить тяжело дышащего, трясущегося от страха мрачного жнеца — и не смог.

Я поддел носком ботинка лежащую на земле тушу, но та никак не отреагировала. Словно признавая собственное поражение, он предавался радости безжизненности, утопая в мертвенном, привычном для него покое. Я сделал еще шаг и чуть снова не упал. Тело жнеца изошло паром, растворяясь прямо в воздухе. Оседала черная мантия, обращаясь в обрывки грязных тряпок. Из-под капюшона выкатился почерневший, будто столетие пролежал в огне, череп. Он хрустнул, стоило попытаться поднять его, рассыпался в прах, растаял песком. Ветер подхватил остатки, пылью унося прочь. Я бросил взгляд на косу, но та решила не уходить, гордым напоминанием оставшись стоять там же, где и была.