Князь С. Н. Трубецкой (Воспоминания сестры)

„Я рад был выслушать Вас. Не сомневаюсь, что Вами, господа, руководило чувство горячей любви к родине в Вашем непосредственном обращении ко мне. Я вместе с Вами, со всем народом Моим всею душою скорбел о тех бедствиях, которые принесла России война, и которые необходимо еще предвидеть, и о всех наших внутренних неурядицах. Отбросьте Ваши сомнения: Моя воля — воля царская созвать выборных от народа — непреклонна. Привлечение их к работе государственной будет выполнено правильно. Я каждый день слежу и стою за этим делом. Вы можете об этом передать всем вашим близким, живущим как на земле, так и в городах. Я твердо верю, что Россия выйдет обновленная из постигшего ее испытания.

Пусть восстановятся, как было встарь, единение между Царем и всею Русью, общение между мною и земскими людьми, которое ляжет в основу порядка, отвечающего самобытным русским началам. Я надеюсь, вы будете содействовать мне в этой работе“…»

Из Записной книжки:

«Когда все речи были сказаны, государь подошел к Сереже и с особенным чувством подал и тряс ему руку. Он заговорил об университете, спросил, можно ли рассчитывать на возобновление занятий, и выразил удивление, что „кучка“ забастовщиков терроризирует большинство желающих заниматься. Сережа возражал, что дело это не так освещено государю, что причины беспорядков кроются в общем недовольстве. А когда государь спросил, как бы он думал помочь делу, чтобы занятия возобновились, Сережа отвечал, что не может этого сказать в двух словах, но что многое можно и должно для этого сделать. Тогда государь просил Сережу составить докладную записку об университетском вопросе и представить ему ее непосредственно через министра двора бар. Фредерикса.

Затем государь обходил всех и каждому что-нибудь сказал. Новосильцеву, что тамбовцы особенно отличаются на войне, на что Новосильцев ответил, что он надеется, что и на другом поприще они докажут свою доблесть. Приблизившись к Петрункевичу, государь был заметно смущен и спросил: „У вас, кажется, есть дача в Крыму?“ Петрункевич отвечал крайне лаконично… разговор не вязался. Родичев напомнил, что он при покойном родителе государя был отстранен от должности, а ныне, по милости Его Величества, имеет честь представляться ему. Головина государь огорошил неожиданным замечанием: „Губернское Земство в Москве порядком-таки утесняет уездное земство! Я нахожу это неправильным“… Головин не нашелся, что на это сказать.

Когда депутаты вышли от государя и очутились одни в комнате, которую им отвели, все сняли фраки и мундиры, жара была страшная, и в большом подъеме духа передавали друг другу свои впечатления. Сережа рассказывает, что очень забавный контраст с ними представлял барон Фредерикс, когда в блестящем придворном мундире он пришел приветствовать их и поздравить с успехом. По приезде депутатов в Петергоф, придворные держали себя любезно, но сдержанно и им говорили: „Вы — опасную игру играете!“ После приема полная перемена картины: объятия и приветствия… Сережа жалел, что не имел фотографического аппарата с собой, чтобы снять кн. Путятина, ходившего по комнате, обнявшись с Петрункевичем, и он же целовался с Родичевым… По-видимому, Сережа был предметом особенных оваций, но неохотно об этом рассказывает, но видно, как он всем сейчас мил и дорог, как вырос еще за эти дни в общем мнении.

Раньше чем депутаты успели уехать из Петергофа, бар. Фредерикс просил их записать сказанные речи, чтоб не было затем недоразумений с газетчиками. Сережа сидел целый день, припоминая сказанное, и депутаты помогали ему. Когда он кончил, он вручил написанное бар. Фредериксу, прося прочесть, и если некоторые выражения не так были сказаны, указать ему, и он исправит. Он просил также передать государю, что если что-нибудь не так им записано, тут может быть ошибка памяти, но что он самым добросовестным образом старался дословно все припомнить…

Только уже подъезжая к Москве, он вдруг вспомнил два места в своей речи, о которых он очень жалеет, что они выпали у него из памяти и не попали в текст, а именно — вначале он заявил царю: „Вы видите перед собой людей, убежденных в необходимости коренного преобразования государства на конституционных началах“. А затем, описывая грозную опасность положения для России и Престола, он с силою сказал: „Мы не лжем, Государь!“ и помнит, как остановился на минуту перед царем и чувствовал силу, с какой сказаны были эти слова…

Уже много позднее мне удалось найти в бумагах покойного брата следующий черновой набросок: