Князь сердца моего

Анжель выплыла из облака душистого пара и осознала, что полулежит на мокрой лавке и все тело у нее горит – избитое, исхлестанное веником, натертое мочалкою, а волосы, аж скрипящие от чистоты, тщательно расчесанные, казались невесомыми.

– Жива, девонька? – вернула ее к жизни ласковая усмешка Матрены Тимофеевны, и она поднесла к губам Анжель деревянный жбан с квасом.

Анжель пила медленно, долгими тягучими глотками. Блаженная усталость клонила ее в сон, однако Матрена Тимофеевна властной рукой заставила ее подняться.

– Пошли отсюда, не то угоришь. – Она покрутила пальцем над головой, но Анжель и так поняла, что имеется в виду.

– Ну что, окунем ее в сугроб? – спросила Варвара с недоброй усмешкою; заметив гневный огонек в глазах Матрены Тимофеевны, досадливо отмахнулась, вдруг вырвалась из дверей предбанника и, как была, голая, распаренная, ринулась в сугроб.

И вот она уже вбежала обратно в баню, захлопнув за собой дверь, и снег таял, чудилось, даже с шипением, на ее медно-красном налитом теле. Она была словно выточена из некоего горячего камня, столь безупречной была ее стать: гладкая, поджарая, мускулистая – истинная амазонка! Рядом с ней Анжель ощущала себя какой-то рыхло-белой немочью, однако, заметив недобро сверкающие глаза Варвары, вдруг поняла, что и та разглядывает ее придирчиво– ревниво, да и Матрена Тимофеевна смотрела на них оценивающе, словно не зная, кому отдать предпочтение, ибо эти две высокие молодые женщины являли собою редкостные образцы безупречной красоты.

– Что смотришь? – прошипела Варвара, и Матрена Тимофеевна не без ехидства засмеялась:

– Поглядел бы сейчас на вас барин, на двух таких... Небось пожалел бы, что у него не две уды враз!

Варвара так и передернулась:

– Ништо! Мне и одной достанет!

– Ох, душа моя, – вздохнула Матрена Тимофеевна. – Ты все о своем!

– А что? – грозно надвинулась на нее Варвара. – Что ты думаешь, она ему в постель нужна? Зачем, когда я... – Она осеклась.

– Вот-вот, – грустно кивнула Матрена Тимофеевна. – Ты-то да, а он что же?

В черных глазах Варвары закипели злые слезы, а голос сорвался на визг:

– Я не отдам его этой девке, он мой!

– Поймай ветер в поле, – ответила Матрена Тимофеевна.

Варвара повесила голову и принялась надевать рубаху, не глядя на Анжель. Та же сидела на лавке, недоумевая – почему ей не дают одежды? Кинули только ряднушку[36] – вытирайся, мол.

– Готова? – спросила Матрена Тимофеевна у Варвары, и та мрачно кивнула. Потом окинула соперницу взглядом, невольно застонав, когда глаза ее задержались на круто завившихся золотистых локонах Анжель, – и вдруг вылетела из предбанника, так хлопнув дверью, что все вокруг заходило ходуном.

– Уезжай в деревню, Варька! – сердито крикнула вслед ей Матрена. – Сей же день уезжай! Или за Пашку выходи, не то доведешь себя до беды!

Потом Матрена Тимофеевна взяла Анжель за руку и втолкнула в какую-то дверь.

Анжель с изумлением озиралась. Она очутилась в просторном круглом зале, который был выложен бревнами, имевшими светло-золотистый свет; огоньки нескольких свечей, стоявших в светцах[37], играли и переливались, отражаясь в этих блестящих стенах и в поверхности круглого водоема, выложенного камнем и занимавшего почти весь зал.

Над водой плыл духмяный травяной аромат, и Анжель, изрядно озябнув и не найдя никакой одежды, торопливо соскользнула в теплую воду.

Она немножко поплавала, исследуя этот диковинный водоем, а потом уселась на самый высокий из таких выступов, погрузившись по горло в теплую воду, а головой – в свои тревожные мысли, которые доселе гнала от себя.

Все, что она успела узнать о русских за время скитаний с отступающей армией Наполеона, сводилось к одному слову – ужас. Пепел и развалины московские навеки погребли не только славу Наполеона, но и всякую мысль о пощаде врагу – для русских. Они наводили ужас мстительностью, беспощадностью и внезапностью нападений.