Князь света

– Если не считать нас, жрецов, когда нас подталкивает церковный календарь, да случайных горожан, когда кто-то из их любимых находится на смертном одре, а ему отказали в прямой инкарнации, – если не считать подобных случаев, нет, я никогда не видел совершаемого Яме жертвоприношения – совершаемого просто, искренне, по доброй воле или из приязни.

– Он должен чувствовать себя обиженным.

– Отнюдь, воин. Ибо разве все живое – само по себе – не есть жертва Смерти?

– В самом деле, правду говоришь ты. Какая ему надобность в доброй воле или приязни? К чему дары, ежели он берет, что захочет?

– Как и Кали, – согласился жрец. – И в казусе этих двух божеств часто нахожу я оправдание атеизму. К сожалению, слишком сильно проявляют себя они в этом мире, чтобы удалось всерьез отрицать их существование. Жаль.

Воин рассмеялся.

– Жрец, который верит наперекор желанию! Мне это по душе. Ты рассмешил меня до упаду. Вот, купи себе бочонок сомы – на нужды жертвоприношений.

– Спасибо, воин. Я так и поступлю. Не присоединишься ли ты ко мне в маленьком возлиянии – за Храм – прямо сейчас?

– Клянусь Кали, да! – воскликнул тот. – Но только чуть-чуть.

Он отправился следом за жрецом в центральное здание и там по ступенькам в погреб, где тут же был вскрыт бочонок сомы, вынуты два кубка.

– За твое здоровье и долгую жизнь, – сказал Яма, поднимая один из них.

– За твоих жутких покровителей – Яму и Кали, – сказал жрец.

– Спасибо.

Они проглотили крепкий напиток, и жрец налил еще по одной.

– Чтобы ты не замерз по ночной прохладе.

– Отлично.

– Хорошо, что эти путешественники наконец разъезжаются, – промолвил жрец. – Их набожность обогащает Храм, но они так утомляют всю прислугу.

– За отбытие пилигримов!

– За отбытие пилигримов!

И они опять выпили.

– Я думал, большинство из них приходит поглазеть на Будду, – сказал Яма.

– Так оно и есть, – ответил жрец, – но с другой стороны, они не хотят перечить и богам. И вот перед тем как посетить пурпурную рощу, они обычно совершают жертвоприношения или дарения в Храме.

– А что тебе известно о так называемом Татхагате и его учении?

Тот отвел взгляд в сторону.

– Я жрец богов и брамин, воин. Я не хочу говорить об этом.

– Значит, он достал и тебя?

– Хватит! Я же сказал тебе, что это не та тема, которую я буду обсуждать.

– Это не имеет значения – и вскоре будет иметь еще меньше. Благодарю тебя за сому. Добрый тебе вечер, жрец.

– Добрый вечер и тебе, воин. Пусть с улыбкой взирают боги на твой путь.

– И на твой тоже.

И поднявшись по ступенькам, покинул он Храм и продолжил свой путь через город – неспешным шагом.

Когда пришел он в пурпурную рощу, в небесах стояло уже три луны, за деревьями колебалось пламя маленьких костров, в небе над городом светился бледный цветок призрачного огня, влажный ветерок пошевеливал листву у него над головой.

Бесшумно вступил он в рощу.

Когда вышел он на освещенную поляну, оказалось, что лицом к нему сидели там ряд за рядом одинаковые фигуры. Каждый облачен был в желтую рясу с желтым капюшоном, скрывавшим лицо. Сотни их сидели там, и ни один не издал ни звука.

Он подошел к ближайшему.

– Я пришел повидать Татхагату, Будду, – сказал он.

Тот, казалось, его не услышал.

– Где он? Никакого ответа.

Он нагнулся и заглянул в полузакрытые глаза монаха. Он попытался было пронзить его взглядом, но похоже было, что монах спал, ибо ему не удалось даже встретиться с ним глазами. Тогда возвысил он голос, чтобы все в пурпурной роще могли его услышать.

– Я пришел повидать Татхагату, Будду, – сказал он. – Где он?

Казалось, что обращался он к полю камней.

– Вы что, думаете так спрятать его от меня? – воззвал он. – Вы думаете, что коли вас много и одеты вы все одинаково – и если вы не будете мне отвечать, – я из-за этого не смогу отыскать его среди вас?

Лишь ветер вздохнул в ответ ему, пришел из-за рощи. Заколебались огни, зашевелились пурпурные листья. Он рассмеялся.

– В этом вы может быть и правы, – признал он. – Но вам же когда-нибудь придется пошевелиться – если вы намереваетесь жить, – а я могу подождать ничуть не хуже любого другого. И он тоже уселся на землю, прислонившись к голубому стволу высокого дерева, положив на колени обнаженный клинок.

И сразу его охватила сонливость. Он клевал носом и тут же вздергивал голову – и так раз за разом. Затем, наконец, его подбородок устроился поудобнее на груди, и он засопел.

Шел через зелено-голубую равнину, травы пригибались перед ним, прочерчивая тропинку. В конце этой тропы высилось огромное, кряжистое дерево, дерево не выросшее в этом мире, а скорее скрепившее его воедино своими корнями, простиравшее листья свои между звезд.

У подножия дерева, скрестив ноги, сидел человек, и на губах его играла едва уловимая улыбка. И знал он, что это Будда; он подошел и остановился перед ним.

– Приветствую тебя, о смерть, – сказал сидящий, и, словно корона, ярко светился в глубокой тени дерева подкрашенный розовым ореол вокруг его чела.

Яма не ответил, а вытащил свой клинок. Будда по-прежнему улыбался, Яма шагнул вперед, и вдруг ему послышался отголосок далекой музыки.