Князь света

– Некому меня слушать, – сказала она в ответ, – ибо редко звучат здесь слова.

– Тем интересней будет, когда они прозвучат.

Она помолчала.

– Никто не слушает, – сказала она наконец.

– Ты стала сильнее.

– Да. А ты?

– Примерно как раньше, мне кажется.

– Так ты примешь мой меч, мои колесо и лук – во имя акселеризма?

– Нет.

– Почему?

– Слишком легко раздаешь ты посулы. И нарушаешь их с той же готовностью, что и даешь, посему никогда не смогу я тебе вполне довериться. Кроме того, если мы будем сражаться и победим во имя акселеризма, это вполне может стать последней великой битвой этого мира. Ты же не можешь желать подобного исхода – и даже просто дать ему свершиться.

– Глупо говорить о последних великих битвах, Сэм, ибо последняя великая битва – это битва, на которой еще не бывал. Не должна ли я явиться в более приятном обличий, чтобы убедить тебя, что говорю правду? Должна ли обнять я тебя в теле, запечатанном печатью девственности? Заставит ли это тебя доверять моим словам?

– Сомнение, леди, это девственность ума, и я ношу на своем его печать.

– Тогда знай, что привела я тебя сюда, только чтобы помучать. Ты прав, мне наплевать на твой акселеризм, и дни твои уже сочтены – мною. Мне хотелось заронить в тебя несбыточные надежды, чтобы тем горше было твое отрезвление. И спасли тебя от этого только твои вздорность и слабость.

– Прости, Кали…

– Мне не нужны твои извинения! Хотела бы я, однако, твоей любви, чтобы могла я ее использовать против тебя в последние дни и сделать их для тебя еще невыносимее. Но, как ты выразился, мы изменились слишком сильно – и ты больше не стоишь хлопот. Не думай, что я не смогла бы заставить тебя полюбить меня снова – ласками и улыбками, как когда-то. Ибо я чувствую в тебе жар, и легко распалить мне его в любом мужчине. Не заслуживаешь ты, однако, смерти, достойной могущественных, ибо низринут с высот страсти в пучину безысходности. И жаль мне тратить время для тебя – на что-нибудь, кроме презрения.

Звезды вращались над ними, пылкие и независимые, и ее рука выскользнула из-под его руки, чтобы налить им еще сомы – согреть их в ночи.

– Кали?

– Да?

– Не знаю, принесет ли это в конце концов какое-либо удовлетворение, но я все еще питаю к тебе особое чувство. Либо здесь не замешана любовь, либо каждый раз понимал я под этим словом нечто иное. Это чувство, на самом деле, без имени – и лучше его так и оставить. Так что прими его и уходи, забавляйся им. Ты же знаешь, что стоит нам покорить общих врагов – и мы опять вцепимся друг другу в горло. Много было у нас чудесных примирений, но стоило ли хоть одно из них тех мук, что ему предшествовали? Знай, что ты победила и что ты – богиня, которой я Поклоняюсь, – ибо не являются ли религиозное благоговение и поклонение смесью любви и ненависти, желания и страха?

Они выпили свою сому в комнате, называемой Отчаяние, и чары Куберы лежали на них.

Кали заговорила:

– Ну что, припасть к тебе, и поцеловать тебя, и сознаться, что лгала, когда говорила, что лгу, – чтобы ты мог рассмеяться и заявить, что лгал, чтобы добиться конечного отмщения? Давай же, Князь Сиддхартха! Лучше бы один из нас умер в Адовом Колодезе, ибо непомерна гордость Первых. Не стоило нам приходить сюда, в это место.

– Да.

– Тогда уйдем?

– Нет.

– Тут ты прав. Давай посидим здесь, отдадим друг другу должное.

Ее рука легла на его руку, погладила ее.

– Сэм.

– Да?

– Послушай, ты не хотел бы заняться со мною любовью?

– Подписывая тем самым себе приговор? Ну конечно.

– Пойдем тогда в комнату, именуемую Безысходность, где стихает ветер и где есть ложе…

И он пошел за нею от Отчаяния к Безысходности, и кровь все сильнее билась у него в жилах, и когда он уложил ее нагой на ложе и ощутил у себя под ладонью бархатную податливость белого ее живота, понял он, что воистину могущественнейшим среди локапал был Кубера, ибо чувство, которому посвящена была эта комната, переполняло его вместе с росшим в нем желанием, когда опустился он на нее, – и пришло расслабление, напряжение, вздох, и жгучие слезы – слезы, после которых уже ничему не быть, – пролились наружу.

– Что угодно тебе, Госпожа Майя?

– Расскажи мне об акселеризме, Так от Архивов. Так резко выпрямил свое большое, худое тело и спинка его кресла должным образом отреагировала на это, с легким щелчком слегка откинувшись назад.

Позади него покоились банки данных, многочисленные редкие записи заполняли разноцветными переплетами длинные и высокие книжные полки, а воздух – своим затхлым запахом.

Он смерил взглядом стоявшую перед ним леди, улыбнулся и покачал головой. Она казалась совсем юной, неопытной, от этого напряженной, нетерпеливо глядящей на него; у нее были ослепительно рыжие волосы, а пикантный носик и кругленькие щечки усеяли россыпи бледных веснушек. Широкие бедра и плечи разделяла тонкая талия, явно строго-настрого вымуштрованная против подобной тенденции.

– Почему ты качаешь головой? Ведь все приходят за информацией именно к тебе.