Князь Тавриды

Надо заметить, что к одному из окон, выходящих на двор княжеского дома, был приделан большой деревянный ящик с разрезом для опускания писем и прошений.

Туда бедняки имели право с утра до вечера опускать их, хорошо зная, что наутро ангел-княгинюшка собственноручно их распечатает, развернет, прочтет и, наконец, положит милостивое решение.

При ящике состоял один из слуг, на обязанности которого лежало ранним утром выбирать накопившуюся за сутки корреспонденцию и всю целиком класть на стол в кабинете княгини.

Княгиня действительно сама распечатывала письма, внимательно читала их и клала на каждое собственноручную резолюцию.

Особенно назначенный конторщик приводил эти резолюции в исполнение.

На этот раз писем было сравнительно немного, и княгиня в какой-нибудь час покончила с ними и позвонила.

Вошел дожидавшийся в соседней комнате конторщик и почтительно принял из рук Зинаиды Сергеевны просмотренную ею корреспонденцию.

Княгиня вышла в приемную.

Увидев входящую Зинаиду Сергеевну, две женщины, одетые по-дорожному, с котомками за плечами, встали со стульев, сидя на которых, видимо, до этого времени, мирно беседовали, отвесили низкие поясные поклоны.

Княгиня пристальным взглядом обыкновенно изучала приходящих к ней лиц, и первые ее впечатления никогда ее не обманывали.

— Обведет это тебя глазками, точно всю душу высмотрит! — говорили о ней обращавшиеся к ней бедняки. — И соврал бы ей, грешным делом, да язык не поворачивается; чуешь, сердцем чуешь, что ей, ангелу, ведомо, с горем ты тяжелым пришел али с нуждишкой выдуманной, от безделья да праздношатайства.

Одна из женщин была старуха, другая помоложе. Лицо последней показалось знакомо Зинаиде Сергеевне.

— Аннушка… ты? — произнесла княгиня посте некоторого размышления.

— Я, матушка, ваше сиятельство, я самая… — дрожащим голосом отвечала Анна Филатьевна.

— Что с тобой, ты так изменилась… тебя узнать нельзя… и этот наряд… Что это значит?.. — забросала ее вопросами княгиня.

Галочкина действительно страшно изменилась, особенно за время, которое ее не видала княгиня Святозарова, а она не видала ее более года, да и ранее Аннушка лишь изредка посещала свою бывшую госпожу, которой она была так много обязана и которой она отплатила такой черной неблагодарностью.

Анне Филатьевне было, по ее собственному выражению, «нож вострый» ходить к княгине, особенно после, вероятно, не забытого читателями разговора со Степаном Сидоровичем в кондитерской Мазараки.

Этот разговор навел ее на грустные мысли, он разбудил ее задремавшую совесть. Анна Филатьевна все реже и реже стала появляться в княжеском доме.

Изменилась Анна Филатьевна даже за тот сравнительно короткий промежуток времени, который промчался с тех пор, как она раздала последние заложенные у ее мужа вещи и решила продать дом, а затем уже и пуститься в странствование по святым местам.

Она страшно похудела и совершенно поседела.

Кожа на лице повисла морщинами, и с него исчезло прежнее самодовольное выражение сытости.

Глаза, уже далеко не заплывшие, а скорее навыкате, сделались больше и в них появилось какое-то щемящее душу отражение безысходного горя и перенесенного, или лучше сказать, переносимого страдания.

— Хозяина они, матушка, ваше сиятельство, только надысь похоронили… — отвечала Анфиса, видя, что дрожащая как осиновый лист Анна Филатьевна не в силах более произнести ни слова.

— Муж у ней умер?.. — с соболезнованием переспросила княгиня.

— Так точно, ваше сиятельство, от болезни, месяца с два грудью промаялся… и недавно Богу душу и отдал… — отвечали Анфиса.

— Чахоткой?

— Так точно, ваше сиятельство.

— С чего же ты, Аннушка, уж так убиваешься, все под Богом ходим, в животе и смерти Бог волен, я ведь вот тоже мужа потеряла, еще страшней было, да не прогневала Господа ропотом… — обратилась Зинаида Сергеевна снова к Анне Филатьевне.

Та молчала.

— И куда же ты это собралась… Ведь у тебя дом, хозяйство…

— Продала она, матушка, ваше сиятельство, и дом, и все продала…

— Продала, зачем?

— Так ей от Господа свыше указание было… — таинственно заметила Анфиса.

Княгиня окинула ее подозрительным взглядом.

— Какое указание?.. Куда же она дела деньги?..

— По церквам да по монастырям раздала на помин души покойничка… Виктор Сергеевич, царство ему небесное, не тем будь помянут, закладами занимался, так все залоги даром раздала… Деньги же, что за дом выручила, с собой несем… по святым местам да по дальним монастырям раздадим… — продолжала неспешно старуха.

Зинаида Сергеевна поняла, что говорившая чужда в этом деле корыстных целей.

У княгини, прежде всего, мелькнула эта мысль. Она навидалась разного рода странниц. Мысленно укорила она себя за нехорошую мысль о ближнем и, видя, что Аннушка стоит перед ней с остановившимся взглядом, видимо, ничего не понимая из совершающегося вокруг нее, уже более мягко обратилась к Анфисе.

— Так неужели, матушка, она так безумно любила своего мужа?