Князь Тавриды

Несчастья одного всегда — благополучие другого.

Тоже было и в данном случае.

Разыгравшаяся в княжеской семье тяжелая драма, окончившаяся разрывом между супругами, послужила исходным пунктом будущего благосостояния Степана Сидорова.

Читатели уже знают, как это произошло.

Степан сделался сперва капиталистом, а затем и «человеком», и «вольным казаком» как называл он сам себя, получив отпускную.

С высоко поднятою головою пришел он в кондитерскую вдовы Мазараки.

Его жизнерадостный вид не ускользнул и от Калисфении Фемистокловны.

— Что вы, наследство что ли получили, что так сияете? — спросила она, и в тоне ее голоса даже прозвучала завистливая нотка.

Радость ближнего всегда несколько неприятна людям, хотя в этом они ни за что не сознаются.

— Нет-с, зачем наследство… Наследство — это означает смерть… а я о смерти и думать теперь не хочу… Да и зачем нам наследство… На прожиток хватит, да и после нас останется… — хвастливо сказал Степан.

— С чего же вы такой радостный?

— К решению пришел о своей участи. С души бремя сомнения скатилось… Хочу попытать: или уже счастливым без меры буду, или совсем пропаду.

— Ну, последнему чего же радоваться… — улыбнулась Мазараки.

— Важно то, что к решению пришел, а там, что будет — Божья воля… По-моему, пусть гибель, чем так, одно недоумение…

— Я что-то вас сегодня не понимаю.

— Может поймете… Дозвольте с вами объяснение иметь, сепаратное, наедине…

— Со мной! — удивилась Калисфения Фемистокловна, и в этом удивленном тоне было много деланного.

— С вами… с вами…

— Так пожалуйте ко мне в горницу… Вот отсюда… — приподняла она прилавок.

V ХОЛОП

С трепетным волнением последовал Степан Сидоров в «хозяйское отделение» кондитерской, как называли служащие помещение самой Калисфении Фемистокловны, в отличие от других комнат, находившихся за кондитерской, представляемых в распоряжение более почетных постоянных посетителей.

Помещение это состояло из маленькой приемной и спальни, обстановка которой виднелась в открытую дверь. Рядом со спальней была небольшая комната, где спала девочка с нянькой.

Убранство приемной дышало довольством, без бросавшейся в глаза роскоши, и тою уютностью, которая придается помещению только женской рукой, посредством ничтожных безделушек, салфеточек и прочего, в общем созидающих манящую к себе картину.

Из отворенной двери соблазнительно выглядывали изящный туалет, тоже установленный разными вещицами и принадлежностями из фарфора и хрусталя, и часть высокой кровати под белоснежным одеялом, из-под которого для очень внимательного наблюдателя выглядывали шитые золотом миниатюрные утренние туфельки хозяйки.

Оттуда распространялась и раздражала нервы смесь запаха духов и здорового женского тела.

— Присаживайтесь, Степан Сидорыч, и говорите, — сказала вошедшая Калисфения Фемистокловна, садясь в кресло и указывая введенному ею гостю на другое.

Степан Сидорович сел, но молчал.

Обстановка, окружающая его атмосфера, царившая в этом уютном уголке его «богини», как мысленно называл Калисфению Фемистокловну Сидорыч, произвели на него ошеломляющее впечатление.

Он вдруг, совершенно неожиданно для Мазараки, вскочил и, охватив ее за талию, привлек к себе.

— Что вы, что с вами, вы сошли с ума! — вскрикнула Калисфения Фемистокловна, но крик этот был так сдержан, что не мог долететь до помещения кондитерской, в которой, кстати сказать, в то время было немного посетителей.

Видимо было, что случай с ней не был единоличным и непредвиденным.

Калисфения Фемистокловна с силой оттолкнула от себя чересчур фамильярного гостя и последний снова очутился сидящим в кресле.

Он скорее упал, нежели сел в него.

— О чем же вы хотели со мной говорить? — спросила, как ни в чем не бывало, Мазараки, спокойно снова усаживаясь в кресло.

Степан Сидоров опомнился.

— Простите… Виноват… Затменье нашло… одурь…

— Ничего, ничего, о чем, я спрашиваю, вы хотели со мной говорить?..

— Да вот об этом же…

— То есть о том, чтобы лезть со мной обниматься… Это любопытно и… странно…

— Нет-с… вы не так поняли… или я не так сказал…

— Одно из двух… это правильно.

— Точно так-с… Я, чтобы в законе…

— В законе? — переспросила Калисфения Фемистокловна.

— Да-с… в законе, а ни как иначе, я тоже вас как следует понимаю…

— Вы мне делаете предложение… кажется надо понимать так, — сказала, улыбнувшись, Калисфения Фемистокловна.

— Так-с, так-с, так и понимать надобно… — обрадовался Степан Сидорович.

— Благодарю вас за честь… — медленно, как бы раздумывая, заговорила Мазараки, — но я ведь не молоденькая девушка, а потому извините, если бы и решилась вступить во второй брак, то при достаточном обсуждении этого дела и на разумных основаниях… Прежде всего я вас совершенно не знаю…

— Обо мне можете справиться в доме князя Андрея Павловича Святозарова, я с малолетства был при его сиятельстве, — выпалил, перебив ее, и не обдумав, что он говорит, Степан.

— Вы, при князе… Чем же вы были при нем? — воззрилась на него Калисфения.

Степан побледнел, смешался и молчал.