Князь тумана

Лернера не слишком радовало это поручение. Все, что напоминало семейные узы, было ему глубоко противно. Начиная с собственных родственников. Навестить брата Фердинанда стало после его женитьбы делом невозможным. Не то чтобы Изольда ему не нравилась, но в качестве невестки, и матери, и хозяйки братнего дома она приводила его в ужас. Чем выше достигнутый статус, тем реже он служит к украшению своего носителя. Добродушная, простоватая Изольда после посвящения в материнский сан невероятно заважничала, а Фердинанд принимал это как должное. Погостив в доме брата, Теодор уезжал оттуда с ощущением какой-то липкости, от которой можно отделаться только с помощью ритуального омовения, столовой погружась в воду. Кроме того, с Фердинандом стало совершенно невозможно вести деловые разговоры. "У меня семья" — буквально так и было сказано в его письме к Теодору. Теперь он требовал только отчетов о достигнутых успехах и то и дело осведомлялся "о судьбе своих двенадцати тысяч марок", которые госпожа Ганхауз выманила у него, несмотря на его сопротивление, распалив его алчность обещанием необыкновенно высоких процентов. Теодор подозревал, что сие капиталовложение было сделано без ведома Изольды. Этот секрет, очевидно, был для Теодора спасением, чем-то вроде маленького фетиша, который служил доказательством, что он по-прежнему свободный человек, и Теодор готов был сделать все от него зависящее, чтобы поддержать Фердинанда в этом мнении. Пожалуй, в таких обстоятельствах моральный долг перед братом требует от него не возвращать этих денег!

Похоже, госпоже Ганхауз вообще чужды всяческие сантименты, связанные с родственными отношениями. Если она выпячивала перед посторонними свою материнскую роль, то всегда только из деловых соображений, — это было частью коммерческого плана.

В разговорах с ней Теодор никогда не поднимал вопроса о реальном существовании господина Ганхауза. Оба никогда не заговаривали о прошлом друг друга. Раз как-то, правда, когда они остановились в Кёльне в отеле "Рейнский двор", Теодор нечаянно услышал, как Александр в разговоре со служащими гостиницы назвал "господина Лернера" своим отцом. Случалось также, что Александр именовал его "дядюшкой крестным". Лернеру это страшно не понравилось. При всех выдающихся качествах и талантах госпожи Ганхауз, к ее сыночку он относился с крайним сомнением. И напрасно матушка позволяла сынку вести такой образ жизни, это было и ненормально, и никак не могло подготовить молодого человека к серьезному роду занятий. С другой стороны, она держала своего отпрыска в железной узде, приучая слушаться с первого слова. Лернеру довелось наблюдать своими глазами, что ждало юнца в случае ослушания. Однажды сынок был послан передать записку господам Бурхарду и Кнёру. И вот госпожа Ганхауз в полном изнеможении после проходившего в другом отеле совещания возвращается в свой номер. Вытаскивая из волос булавку, на которой держалась шляпка, и насаживая на болванку снятое с головы гигантское сооружение, украшенное большим пучком перьев, она спрашивает растянувшегося на кровати юного переростка, принес ли он ответ, и вдруг слышит, что тот забыл выполнить поручение. После этих слов в воздухе запахло такой грозой, что Лернеру самому захотелось поскорее унести ноги. Александр неуклюже вскочил с кровати, точно его вдруг перестали слушаться ноги и руки, причем от страха на лице провинившегося пропало всякое выражение. Он тут же получил с обеих сторон по размашистой, крепкой оплеухе, нанесенной мускулистой рукой. Голова мальчишки так и крутанулась на сторону. Бледное лицо сделалось красным, как свекла. Со стороны это выглядело так, будто укротительница наказывает непокорного зверя, который сам не знает своей силы. Но Александр свою силу знал. Он мог зубами щелкать орехи и отрывал дверные ручки, когда ему случалось рвануть дверь. Но сейчас, он стоял столбом, точно парализованный. Он даже не поднял рук, чтобы закрыться.