Князь Василий Долгоруков (Крымский)

Конечно, можно было попытаться пойти прямо на юг, к полноводному Салгиру с его зеленеющими сочной травой прибрежными лугами, чтобы потом двинуться к Кафе — одному из богатейших городов Крыма. Однако под влиянием рассказов, услышанных от захваченных в плен турок, о крупных запасах провианта, находящихся в приморском торговом городе Кезлеве, который русские называли по-своему, просто и понятно — Козлов, фельдмаршал решил маршировать на юго-запад. А чтобы обеспечить безопасность тылов и последующий выход армии из пределов Крыма, оставил в крепости гарнизон — два пехотных полка под командой полковника Девица.

Перед тем как покинуть шумный, оделенный солнцем Перекоп, Долгоруков задумал отправить весточку в Москву. У полкового писаря он выпросил листок желтой шершавой бумаги, карандаш и, раздувая от напряжения загорелые щеки, мысленно проклиная императрицу за свою малограмотность, кое-как нацарапал несколько корявых, расползавшихся в разные стороны строк. Что жив-здоров, стал офицером и к осени, может быть, вернется в Москву.

Запечатав письмо красным воском, Василий, подумав, решил адресовать его не отцу, находившемуся под следствием, а сестрам.

«Может, они с оказией и батюшке обо мне весточку сообщат, — разумно рассудил он, отдавая пакет писарю. — Вот уж порадовался бы…»

3

Построившись в привычное огромное каре, армия, вздымая клубы пыли, медленно зашагала к Соленым Озерам и далее, повернув направо, двинулась к Кезлеву.

Два дня полки маршировали, не встречая на своем пути никакого противодействия со стороны неприятеля. Но за Солёными Озерами появилась татарская конница. Большие и малые отряды непрерывным потоком выкатывались из-за горизонта и растекались по степи, охватывая каре со всех сторон.

Некоторое время татары внимательно следили за движением русского войска, потом стали неторопливо приближаться к нему, стараясь оставаться вне досягаемости пушечного выстрела. А вскоре перешли к более решительным действиям, сделав несколько попыток атаковать небольшими группами.

И каждый раз Миниху приходилось останавливать каре, чтобы орудийными выстрелами артиллеристов и ружейными залпами пехотных батальонов отогнать нападавшего неприятеля, расчистить дорогу к Кезлеву.

И хотя какого-нибудь ощутимого успеха эти атаки не приносили, татары не прекращали преследование и даже ночевки свои устраивали рядом — верстах в семи-восьми, заставляя Миниха выделять для охраны усиленные караулы. А солдаты, измученные маршами, так уставали, что многие просто засыпали на посту.

В конце концов осерчавший от вызывающей басурманской наглости Миних выделил несколько полков донских казаков генерал-майора Генна для внезапной атаки. На рассвете казаки храбро напали на один из ближних отрядов, лихо помахали саблями, срубив немало татар, но, встретив упорное сопротивление, впечатляющей победы так и не добились.

Свирепый Миних сделал из Генна козла отпущения — отдал под суд. Через несколько часов несчастный генерал был разжалован и, сменив расшитый золотой нитью генеральский мундир на суконную солдатскую куртку, зашагал вместе с гренадерами одного из полков.

А татары, напуганные казаками, изменили тактику — теперь перед закатом солнца они отходили подальше от армии, но на рассвете неизменно возвращались назад, продолжая досаждать своими наскоками.

Первые дни марша на Кезлев юный прапорщик Долгоруков был бодр и весел, мечтательно представлял себе будущие сражения с турками и беззлобно подтрунивал над старыми солдатами, с молчаливой угрюмостью отмерявшими версту за верстой по кочковатому бездорожью. Но спустя неделю от его энтузиазма не осталось и следа.

Выступая в апреле в поход из Царичанки, Миних приказал предельно сократить число офицерских и артельных солдатских телег, чтобы сделать движение более скорым, А продовольствия взял только на шесть недель, велев генерал-кригскомиссару князю Никите Трубецкому заготовить на Украине необходимые запасы, чтобы потом, установив коммуникацию с армией, подвозить их по мере необходимости. Но обоз получился все-таки громоздким — несколько тысяч телег, а управление интендантским делом оказалось организовано из рук вон плохо. Эти просчеты уже на подходе к Крыму поставили медленно шагавшую армию в тяжелейшее положение, обострившееся еще больше на маршах за Перекопом.

Обложенное со всех сторон многотысячной татарской конницей, огромное каре, собрав внутри себя весь обоз и артиллерию, словно большая ленивая черепаха, неспешно ползло по безводной крымской степи. Двигавшиеся в страшной тесноте повозки врезались друг в друга, застревали, ломались, и каждый раз приходилось останавливать все каре, ожидая, когда ездовые растянут намертво сцепившиеся телеги, заменят развалившиеся колеса, устранят прочие повреждения. Останавливаться приходилось едва ли не через каждые 400–500 саженей. И все это под убийственными лучами обжигающего солнца, без воды и прохлады, в страшной духоте и зловонии от испражнений скота.