Князь. Война магов

Под разноголосицу выкриков Андрей низко поклонился народу, осенил себя знамением, повернулся, чтобы подняться вверх по ступеням.

«Интересно, пустят или запрутся? – подумал он. – Иоанн, пожалуй, прятаться не должен. Он все по книжкам делает, а в книжках пишут, что правитель и народ его должны жить в любви и единении».

Тут высокие, тяжелые створки дворца распахнулись, на крыльцо вышел монах в скромной коричневой рясе, в куколе без матерчатых краев. Слева за ним спускался весь в золоте, с крестом на груди, кто-то из архиереев – Андрей никого из них не знал, справа – пожилой князь Куракин, думский боярин, в собольей шубе и бобровой папахе. Сановник тяжело опирался на резной, украшенный самоцветами, посох, лежащая на груди тонкая седая бородка мелко подрагивала. В дверях, в темноте внутри дворца, покачивались еще какие-то тени, но показаться на свет не решались.

– Государь… – Андрей не сразу узнал в скромном монахе царя и торопливо склонил голову в низком поклоне. – К тебе мир русский пришел. К тебе – за милостью, за защитой от напасти кровавой. Не гневайся, государь, мочи нет нашей более.

Разумеется, прятаться от народа Иоанн не стал. В Александровской слободе его убить собирались – все равно вышел. А уж ныне и вовсе бояться было нечего.

– Зело беспокойный ты слуга, князь Сакульский, – остановившись на две ступени выше, тихо произнес Иоанн. – Дерзкий, беспокойный, странный. Уж не знаю, нужен ли мне такой? Сказывай, что за смуту затеял?

– Иди сюда, – развернувшись к толпе, ткнул пальцем в однорукого мужика Зверев. – Смотри на него, государь. Жену его и двух дочерей татары в полон угнали, мать на его глазах зарубили, самого изувечили…

Крестьянин упал на колени и, истово крестясь, ткнулся головой в застилающую снег солому.

– Светлана, лицо покажи. Ее полста татар насиловали, когда я две недели назад ее из полона вытащил. Мила, поклонись царю. Вся семья летом нынешним в рабство угнана: муж, трое детей, сестра тоже разбойникам попалась. Твердята, голову склони. Жены и двух детей месяц назад лишился. Улеб, брось костыли. Летом ногу ему при налете татары оттоптали, потом на его глазах жену и дочь изнасиловали да с собой угнали. Малой один только спрятался, да как его теперь увечный растить сможет? Виклина, не плачь. Ее тоже мне из-под татар две недели назад вытаскивать пришлось. Забава, покажись государю. Она, может, сама бы лучше умерла, да детишек хоронить надо. Позабавились у нее во дворе татары. Малых, что идти не могли, порубали да родителям старым горло перерезали…

Зверев рассказывал довольно долго, тыкая пальцем в людей и перечисляя: смерти, насилие, рабство, рабство, рабство, и снова насилие, смерть. Привезенные им люди один за другим вставали на колени, крестились, плакали, склоняли головы. Вскоре, поддавшись порыву, вдруг опустилась, обнажив головы, вся толпа.

– Хорошо на бумажке людей пересчитывать, – тихо сказал Иоанну князь Сакульский. – Десяток угнали, троих вернули, друзья за Волгой не обиделись, через сто лет совсем милыми стать обещались. Хорошо во дворце о терпении рассказывать, о дипломатии умной и планах дальних. Не ты, государь, – они терпят. Они кровь неведомо почему льют, они увечными остаются, их в рабство гонят, их насилуют, они детей каждый год хоронят. Так ты, государь, не мне – ты им о терпении расскажи. Думаешь, коли девушку в полон угнали, целый год насиловали, а потом вернули – так, значит, все хорошо? Все на месте, ничего не случилось, можно и дальше дружить. Вот сам им это расскажи. Они терпят, они страдают. Посмотри им в глаза да то же, что мне, и расскажи.

Зверев грохнулся на колени, ткнулся лбом в ступени и надрывно возопил:

– Нечто тебе татары дороже народа русского, государь? Защити нас от напасти нестерпимой, защити!

– Защити, защити! – с готовностью подхватила толпа. – На тебя вся надежа! Тебя любим! Спаси, милостивец, оборони!

Иоанн Васильевич прошел мимо Андрея, спустился почти к самой толпе, остановившись всего в пяти ступенях от земли, перекрестился, поклонился людям: