Князь Воротынский

– Нойон, бывший мой стремянный, передал, что к Магмет-Гирею примкнул атаман Евстафий Дашкович со своими казаками. Когда Евстафий от Сигизмунда бежал, батюшка твой, светлой памяти, приласкал его, да и ты, государь, жаловал его, только верно говорят: сколько волка ни корми, он все одно в лес убежит. Так любой изменщик. Стремянный мой бывший велел сказать, что немалая с Дашковичем рать казачья. На конях борзых.

– Дашкович?! – ухмыльнулся Василий Иванович, вроде бы не уловив подспудного смысла слов князя Воротынского, острием направленных против возвышения Глинских. – Ну, тогда ясней ясного. Изменщик этот Литве нынче верен. Теперь к ворожею ходить не нужно – и так видно коварство Литвы. Дашкович украины мои хорошо знает, воеводил там, потому, думаю, его литвины и направили к Гирею, чтобы дороги указывал да броды и переправы легкие. Ближний бы путь к нам определил. Однако успеют мои полки ратные встать на Оке.

Нет, ничего не получалось у князя Воротынского. Любой факт Василий Иванович воспринимал так, как он считал правильным, нисколько не поддаваясь его, князя, убеждениям. И Воротынский, чтобы не вызвать царского неудовольствия и не быть изгнанным из бани и из путевого дворца, решил отступиться. До того, как малая его дружина не представит царю языков. «Бог нас рассудит, если польется христианская кровь».

– Пошли-ка, – прервал затянувшуюся паузу царь Василий Иванович, – еще разок похлестаемся, потом и попировать можно, благословясь.

Вернулся домой князь Воротынский поздно вечером, но дворня и дружинники ждали его: вдруг какая надобность в них окажется, но князь даже попенял за переусердствование:

– Чего зря маетесь? Завтра – в поход.

Сам тоже, не медля нисколько, направился в опочивальню, на ходу отвечая мамке о здоровье княгини, о том, скоро ли она подарит наследника, и слушая ее ворчание:

– Чего это басурману Магмету не сидится в своем сарае? Княгинюшке рожать приспело, а муж ейный – на рать. Поганцы-нечисти. Вздохнуть вольно не дают. Неужто Бог и Святая Богородица, заступница наша, не накажет сыроедцев?

– Определенно накажет, если мы сами к тому же за себя сможем постоять…

– Не богохульствуй, княже. На все воля Божья, прости мою душу грешную.

– Не серчай, ворчунья моя любезная, иль я Богородицу не почитаю? Помолюсь ей на сон грядущий, чтоб не отвела лика своего светлого от нас, грешных.

– Помолись, помолись.

С петухами засуетился княжий двор, укладывая провиант для похода, шатры, еще раз проверяя сбрую и подводы. Хотя и ратника двор, воеводы, все здесь приспособлено для скорого сбора в поход, все заранее припасено, проверено-перепроверено (не дай Бог в походе, а тем паче в бою случится что по недогляду и князь разгневается), но лишний глаз не помешает.

Трапезовал князь с дружинниками, с кем скакал, меняя коней, спешно к царю. Посетовал:

– Не внемлет государь слову моему. Только в Коломну да в Серпухов полки шлет.

– Чего ж это он? – оглаживая окладистую бороду, удивился стремянный Никифор, прозванный Двужилом. Он и впрямь был двужильным. Не знал усталости, мог скакать без отдыха сутки, а если приспичит, то и двое-трое. Рука его с мечом либо с шестопером не ведала усталости. Час сеча длилась, два или пять – он махал и махал, пропалывая ряды сарацинские поганые. Боевой топор его был тяжелее всех, стрелу пускал дальше всех из княжеской дружины. Сколько раз выходил на поединок перед сечью, всякий раз повергал супостата. А это – добрый знак русскому воинству. Половина победы.

– Прими мой совет, светлый князь, – продолжал Никифор. – Не уводи всю дружину из своей вотчины. Не ровен час, Литва всколыхнется иль какая заблудшая тысяча крымцев к Угре повернет.

– Прав ты. Я тоже об этом думал. Только как государю объяснить? Скажет: труса празднуешь.

– Малую всю с собой возьми. Она с часу на час подъедет. Коней сменить долго ли? А за большой пошли, только не всю призывай к себе. Оставь добрую половину. Иль кто в Коломне считать твоих дружинников станет?

– И то верно. Но об этом мы с тобой отдельно поговорим. Через малое время я к царю отправлюсь. На молебен. Как языков доставят – вези в Разрядную избу. И мне дай знать.

– Понято.

После трапезы уединились князь и стремянный Никифор. Усадил князь напротив себя верного слугу своего, кому доверял как самому себе. Заговорил:

– Ты в Коломну со мной не поедешь.

– Пошто, князь, так? – удивленно спросил Никифор и погладил свою окладистую бороду. – Иль недоволен мной, княже, присяжным своим?

– Доволен, Никифор, оттого и поручаю самое важное для меня. Как тронусь я с малой дружиной в поход, ты – в вотчину мою. Отбери половину самых удалых и сильных для себя, остальных пошли ко мне, в стан Коломенский. Да чтоб не мешкали в пути. С остальными готовь к обороне Воротынск. Весь городской люд подними, хлебопашцев собери. Поправь стены и башни, припасов заготовь, колодцев нарой побольше.

– А с княгиней как, если Бог даст, разрешится благополучно? Не ровен час, не удержим стольного твоего града.