Князь Воротынский

В церквах же не обошли вниманием само воинство, воевод его славных, но, главное, князя Михаила Воротынского. С клиросов возвещали ему многие лета, о чем услужливые наушники царевы тут же его уведомили.

Царь проглотил досаду, не запретил церкви славить героя-воеводу, поопасался, видимо, осуждения народного. Он вполне понимал, что вот так, сразу, опалить князя Воротынского даже ему, самодержцу, кому волей Бога вручена жизнь подчиненных, коих волен он казнить и миловать, а ответ держать лишь перед Всевышним, несподручно в сей торжественный для России момент. «Подумаем. Прикинем. Найдем путь урезонить зазнайку!» – распаляя себя, грозился Иван Васильевич.

Князю же Воротынскому было не до зазнайства. Менее недели он, помиловавшись с женой и поласкав сына с дочерью, да и то отрываясь на дела порубежные, велел седлать коня себе и Фролу с малой свитой. Подался во владимирские леса, где рубили город-крепость Орел. Разослал он и своих бояр, князя Тюфякина, дьяков Ржевского, Булгакова и Логинова по всем тем местам, где либо уже были готовы сторожи, либо рубились. Наказ один: начать немедленно сплавлять их по рекам, везти обозами.

– Самое выгодное время! – внушал он своим соратникам. – До зимы мы просто обязаны встать на всех новых засеках.

Спешил он еще и потому что хотел подчеркнуть этим будничность совершенного им: царю празднества и вся слава, а не ему, слуге цареву. Ему, князю-порубежнику, Приговор думы исполнять со рвением.

И вот в то самое время, когда вожи первых десятков плотов оттолкнули их от берега, когда первые десятки обозов потянулись по лесным проселкам на юг – в это самое время царский поезд все более приближался к Москве. Хмурость не сходила с лица Ивана Васильевича, и вся свита трепетала, понимая, что вот-вот разразится гроза, но не зная, кого та гроза опалит. Непредсказуем самодержец. В том, что холодно его встретили Торжок и Тверь (они не забыли изуверства царева, залившего кровью эти города, особенно Торжок), царь может обвинить кого угодно.

Притронники царские старались вовсю, чтобы стольный град встретил государя своего невиданным доселе торжеством, гонцы челночили, загоняя до смерти коней, между поездом и Кремлем, и все, казалось, сделано угодниками, все предусмотрено…

Увы… Первый, тушинский блин оказался комом. Нет, дорога, по которой ехал царский поезд была и многолюдная и ликующая, но многолюдье то состояло в основном из сановников московских, дьяков и подьячих, писцов и иных всяких клерков, да еще ратников, а за разнаряженным, радостно вопящим славу царю-победителю служивым людом, за ратниками, сверкающими парадными доспехами, тонюсенькой полоской стояли простолюдины, которые хотя и славили царя Ивана Васильевича, но со снисходительными улыбками на лицах. Не мог этого не заметить царь, и чело его стало еще хмурей к страху приближенных.

Иван Васильевич даже не остановился принять от тушинцев хлеб-соль, будто не заметил сверкающих самоцветами на бархате и камке жен и знатных их мужей, склонившихся в низких поклонах. В Москве – второй блин комом. Колокола трезвонили и радостно, и торжественно, народ густо толпился на улицах, однако радость москвичей весьма сдержанная. Лишь служилые, как и в Тушине, горланят безудержно, и этим, увы, подчеркивают сдержанность простолюдья.

Не так встречала Москва его, юного царя, когда въезжал он в свой стольный град покорителем Казани; не так ликовала престольная даже после очередных побед над ливонцами, побед не столь знатных для России. Не так…А тут еще вкрадчивый голос наушника:

– Бают, князя Воротынского знатней встречали. Платы под копыта стелили. Сам же он на белом коне гарцевал аки князь великий либо царь.

Промолчал Иван Васильевич. Не снизошел даже до кивка доброхоту-шептуну.

Митрополит с епископами, бояре, князья, дьяки приказные, воеводы знатные встретили Ивана Васильевича хлебом-солью у Казанского, как его стали называть обыватели, собора, подчеркивая этим сопоставимость покорения Казани с победой под Молодями. От имени воинства его приветствовали воеводы Андрей Хованский и Федор Шереметев. Поясно поклонившись, они поочередно, от опричнины и от земщины, поздравили государя с великой победой над ханом крымским, разбойником безбожным, змеем многоголовым. Эти бы слова, да из уст князя Воротынского! Иван Васильевич, однако, не снизошел, чтобы нарушить торжественность встречи выяснением, отчего не главный воевода окской рати держит речь.

– Колоколам звонить три дня! А мы почестный пир пировать станем. Ты, князь Андрей, за единый стол со мной. По правую руку.

Вот это – честь! Князю бы Воротынскому сидеть по правую руку государя, но он, гордец, даже царя не соизволил встретить. Будто сторожи не подождут пару или тройку недель. А сам царь не спрашивает о нем, знает, стало быть, где ближний его слуга. Или осерчал сильно. Тогда – не жди добра.

Царь же, вошедши в свои хоромы, первым делом велел позвать тайного дьяка. Встретил его в комнате перед опочивальней. И сразу:

– Где князь Воротынский? Михаил?