Князь Воротынский

– На колы! Всех – на колы! Такие же упрямцы, как Василий Шибанов, пес верный Курбского! На колы!

У царя оставалась надежда – человек тайного дьяка. Иван Васильевич срочно вызвал подручного темных дел. Отписку получил от этого самого?..

– От стремянного Фрола?

– От него.

– Вот. Не смышлен. Ухватки никакой нет. Вот, пожалуй, одно: князь благодарил Бога, что простер тот руку над ратью русской, когда Шереметев бежал, саадак даже свой бросив, когда отряд опричный Штадена разбит был Дивей-мурзой, когда всеми переправами крымцы полностью овладели. И вот еще что… воевод всех вместе не собирал, каждому с глазу на глаз волю свою высказывал, Фрола всякий раз выпроваживая. Да, вот еще… Казаки круга требовали, в сечу рвались. К самому князю атаман их Черкашенин ходил. Вместе с Фаренсбахом.

– А ты говоришь, ухватки никакой. Иль оплыли жиром твои мозги? А может, потакаешь князю? Заодно с ним?! Поспрашать и тебя в пыточной?!

После таких слов задумаешься, если жизнь дорога. До испарины на лбу. Засуетишься. Аж спина взмокнет.

Приказал своему помощнику:

– Доставь Фрола ко мне. Да быстро! Одна нога там, другая – здесь!

Сам склонился над доносом Фрола. Пустопорожним, как он определил его для себя. Да и что мог отписать слуга княжеский, если сам князь верой и правдой служит царю и отечеству. «Навет. Только навет. Чем невероятней, тем лучше». Время шло, а какую мыслишку подбросить Фролу, дьяк никак не находил. Всуе славил Бога? В то время, когда лилась кровь христиан, и они бежали без оглядки от туменов крымских, сарацинских. Не богохульство ли? «Нет. Мелко. Мелко…»

Наконец, осенило. Двоедушие. Князь-двоедушник. Днем воевода, ночью – колдун. Оттого поодиночке воевод кликал, чтобы чарами колдовскими опутывать. Вот и выполнялись приказы его беспрекословно. Всех не собирал, ибо боялся не совладать со всеми. «Только опричный воевода князь Андрей Хованский не поддался чарам. Да еще немцы неправославные. Они-то и налетели на крымцев соколами. Что оставалось делать главному воеводе, чтоб совсем себя не разоблачить?!»

Зашел запыхавшийся Фрол. Еще и встревоженный изрядно. Вроде бы он все сделал, как велено было, ждал с часу на час жалованную грамоту царя Ивана Васильевича, а вдруг – писарчук какой-то влетает, как скаженный, не дает даже переодеться. «Не угодить бы в пыточную!»

Тайный дьяк радушно приглашает:

– Садись, Фролушка. Разговор не короткий. – И меняет тон на строгий. – Если, конечно, ладком он пойдет.

Переждал малость, чтобы усвоил гость последние слова до глубины души, затем вопросил:

– А не замечал ли ты, Фролушка, что князь твой – двоедушник?

У Фрола челюсть отвисла. Как можно о таком даже подумать?! Тайный дьяк достает тем временем цареву жалованную грамоту и показывает ее Фролу.

– Читай. Дворянин Фрол Фролов. Потомственный. Гляди: печать и подпись царя саморучная. Так вот, либо ты с ней домой возвертаешься, либо… Ты сам с ним курду шей вызывал по ночам.

Что такое пытка, Фрол видел своими глазами, а грамота царева – о ней давно он мечтал. С нетерпением ждал он вот этой минуты, когда станет лицезреть ее. Тут, как говорится, без выбора – выбор.

– Частенько князь одиночествовал ночами, свечей повелев принести побольше. Чадный дух исходил из двери…

– А не подглядел ли ты ненароком колдовские его действия?

– Не без того.

– Тогда так… Пиши. Я подсказывать стану.

«Не жаловал меня, князь, теперь получишь сполна», – злорадствовал Фрол Фролов, пододвигая к себе бумагу.

Миновал у князя Воротынского третий день одиночного сидения в сыром, полном зловония подземелье, оконце-щель начало заметно темнеть, князь собирался запалить свечной огарок в ожидании ужина, он уже начинал свыкаться и с одиночеством, и со скудной пищей, какую вносил ему молчун-стражник; он полностью положился на волю Господа и почти смирил свой гнев на коварство царское; увы, сей вечер не стал похожим на прошлый – за дверью послышались нахальные шаги нескольких человек, а не вкрадчивые стражника, дверь распахнулась, и тут же прозвучал довольно грубый приказ:

– Выходи! Сам государь желает допрос тебе чинить!

Его повели в пыточную. Он это сразу понял. Путь этот ему запомнился на всю жизнь. Здесь он проходил вместе с отцом и братом, по этому пути на руках несли они с братом обмякшего, ставшего из могучего грузным отца. «Господи, укрепи душу! Дай силы выдержать!»

И князь перекрестился, звякнув цепями.

В пыточной мало что изменилось. Стены, забрызганные многослойно кровью, стойкий запах окалины и паленого мяса, пылающий горн, только на сей раз в нем не было видно ни щипцов, ни прутьев, но огонь в очаге пылал необыкновенно жарко, пожирая добрую охапку дров. И еще одно новое бросилось в глаза – неуклюжий массивный трон, поблескивающий не драгоценностями, а острыми иглами. «Господи, укрепи душу!»

Минут несколько спустя отворилась боковушка, и в пыточную вошел царь. Один. Без сопровождающих. Палачи склонились в низком поклоне, поклонился царю и князь Воротынский.

– Ишь ты, кланяется. Это я пришел к тебе с низким поклоном. Ты трона желал, садись. Изготовлен специально для тебя.