Князь Воротынский

– Мухаммед-Гирей хочет вернуть могущество Орды времен хана Вату, для того и Казань захватил, для того и на Москву налетел. Следующий его ход – покорение всей Орды… Так хочет он. Только, как я думаю, чингизиды не захотят, чтобы ими правил Гирей. Султан турецкий тоже не согласится потерять влияние на Тавриду. Разве Мухаммед-Гирей не знает этого? Знает. Получив шертную грамоту, он поторопится в свой улус и, как я думаю, больше не воротится никогда. Останется в обнимку с шертной грамотой, о которой уже через месяц можно будет забыть.

– Твоими бы устами да мед пить, – недовольно буркнул воевода, но царь Василий Иванович осадил его:

– Мы, воевода, не на ярмарке! И потом… Шигалей – чингизид! Он знает о делах ордынских лучше нас с тобой. Ты вот что, ступай, готовь гонца. Выбери из младших своих воевод. Дюжину с ним охраны. Добрых конников и в сече умелых. А мы, благословясь, за грамоту сядем.

Готова была она к утру, и гонец с охраной помчал ее в ставку крымского хана, меняя коней на ямских станах. К следующему утру ему надлежало во что бы то ни стало передать грамоту князю Воротынскому.

В самый раз прискакал гонец к князю, и тут же посольство позвали к хану. Шел князь Воротынский со товарищи в шатер Мухаммед-Гирея, не ведая, с миром ли будет отпущен, посечен ли татарвой. Не осмелился глава посольства сломать цареву печать, несмотря на то, что сделать это хотелось и ему, и всем остальным.

Дьяк Посольского приказа даже предложил:

– Дозволь, князь, распечатать? Прочтем, все сделаю по-прежнему. Комар носа не подточит…

– Нет! Не вольны мы охальничать!

Поклонившись поясно крымскому хану, подал князь Воротынский грамоту цареву и замер ожидаючи. Чем дело кончится?!

– Читай, – бросил Мухаммед-Гирей толмачу, и тот затараторил сразу по-татарски, и начала сползать маска непроницаемости с лица крымского хана, не в состоянии был он скрыть гордое довольство: сбылась его мечта, Россия признала себя данницей. «Астраханских князей поставлю теперь на колени. Ногаев покорю! Не союзниками они моими станут, а подданными! Что тогда для меня турецкий султан?! Он станет моим младшим братом!»

У послов отлегло от сердца. Мир, стало быть, воцарится, сами они живыми-здоровыми воротятся, а разор, татарами учиненный, устранится с Божьей помощью.

Толмач закончил тараторить, Мухаммед-Гирей, помолчав малость, заговорил властно:

– Передай, князь, князю Василию, что мы уходим. В Рязань. Там будем стоять. Не долго. Кто хочет выкупить из плена своих родичей, пусть поспешат.

Мухаммед-Гирей ликовал. Да и могло ли быть иначе? Он добился всего, чего хотел добиться: Казань его, Россия унижена, признавшая себя его, крымского хана, данницей. Полон взят несколько сот тысяч, а это – горы золота, вырученные от продажи гяуров в рабство; десятки караванов, навьюченных мехами, дорогими одеждами, золотом и серебром потянутся теперь без всякого препятствия в его улус, воины его заживут богато и поддержат своего удачливого хана во всех его начинаниях. Тумены с охотой пойдут на Астрахань, встанут против ногаев, если те не признают его, ханской, над ними власти. Сегодня ногаи – союзники, и это хорошо, но лучше, если они станут частью его улуса. «Так будет! Мы добьемся этого!» В общем, у крымского хана гордыня отодвинула на задний план здравый смысл.

Послов Мухаммед-Гирей отпустил милостиво, выделив для их охраны своих гвардейцев, а сам тут же велел свертывать шатры.

Без опаски уходили захватчики и уводили великий полон, который в несколько раз превышал число туменов крымских, хотя тысячи несчастных еще прежде были отправлены в степь к промежуточным татарским базам. Отпустил Мухаммед-Гирей и брата. Тот тоже уползал, еще более обремененный полоном и награбленным. У того не было перевалочных баз с караванами для добычи, потому как готовил Сагиб-Гирей казанское войско к походу спешно, собрать караваны для добычи не успел – увозили казанцы награбленное на русских бричках, за которыми брели связанные русскими же веревками те несчастные, кто не успел укрыться от налетчиков в лесных чащобах и кому теперь всю жизнь тянуть рабскую лямку и упокоить душу свою не среди христиан-братьев, а у басурман-нехристей.

Они проклинали себя за нерасторопность и благодушие, и воевод царевых, так опростоволосившихся, не заступивших пути ворогам. Подать собирать – любо-дорого, а рать блюсти, тут нерадивцев хоть отбавляй.

И верно судили пахари да ремесленники: по нерадивости и верхоглядству воевод, да из-за ошибок самого государя уходили ханы-братья по своим улусам, весьма довольные содеянным. Столь же благодарны были Аллаху эмиры, беки, мурзы, огланы и даже простые воины, только Евстафий Дашкович не разделял общей радости: основная часть его казаков простояла в осаде Одоева, Белева, Воротынска и не смогла основательно поживиться. Пустяшным окажется куш каждому казаку после раздела. Стоило ли ради этого идти в поход против своих же единоверцев?! Конечно же, нет. Думал атаман казачий, как бы исправить положение, и видел единственный выход – разграбить Рязань. С ханом разговор повел не напрямую, в обход: