Князь Воротынский

Разорвал тишину лесной глухомани залп трех рушниц, кони и всадники первых звеньев повалились на землю, словно умелой рукой косца посеченные. Болты завжикали. Каленые, железные, пробивающие доспехи шутя. Бой начался.

Литовцы быстро пришли в себя от столь неожиданной встречи и поступили тоже неожиданно для засады: спешившись и прикрывшись щитами со всех сторон, медленно и упрямо пошли на сближение с засадой.

Засадникам ясно, что все они полягут в сечи, случись хоть малая заминка с боковыми ударами, ибо засада готовилась против конницы, которой в сыром логу с густым орешником не очень-то сподручно, а вышло вон как. Теперь равные у них условия, только литовцев вчетверо больше, да и ратники они более опытные. Рушницы теперь уже стреляли не залпами, а какая быстрей заряжалась. Бьют смертельным боем почти в упор, самострелы болтами отплевываются, а строй литовцев словно не редеет – мигом смыкаются щиты, где случается прореха. Что ж, пора выхватывать мечи и сабли из ножен, темляки шестоперов надевать на запястья.

– С Богом!

И в этот самый момент высыпали из лесу, позади литовского строя, казаки и одоевцы. Тоже пешие. Они, быстро оценив положение, разделились. Частью сил принялись обсыпать тех литовцев, что ждали, когда спешившийся отряд сомнет засаду, а частью кинулись на помощь товарищам. Литовцы оказались окруженными. Очень разумный ход. Собственно, он и решил исход боя. Воевода литовский повелел еще нескольким сотням своих всадников спешиться и послал их на засаду, еще сотне велел спешиться, чтобы очистить лес от стрелков справа и слева, остальным же попятиться, чтобы не нести ненужные потери от стрел, этим-то и воспользовался Двужил.

– Вели, князь, дружине в дело!

– Хочу и сам с вами.

– Повремени, князь, пока рука окрепнет. Годков пяток еще не пущу. Не настаивай. Вели дружине в сечу. Не мешкай.

– Да благословит вас Бог, соратники мои. Вперед!

Бой утих часа через два. Литовцев полегло знатно, лишь какая-то часть сумела рассыпаться по лесу, остальные сложили оружие.

На щите, как говорится, въезжал князь в стольный город удела, дружина горделиво гарцевала, следом за ней так же гордо, пеше и конно, двигались казаки городовые и рубежные, стрельцы и ополченцы; замыкали колонну пленные и захваченный литовский обоз. Длинный хвост. Намного длинней рати князя Воротынского.

Колокольным звоном встречает город воеводу-ребенка, улицы ликуют, кланяются княжичу и дружинникам его. И не мудрено: почти все ополченцы живы, дружина сама тоже не поредела, вся вотчина обережена от разграбления, город не пережил осаду, не отбивал штурмов, к тому же прибыток весомый – лошади, телеги, сбруя, оружие и доспехи да выкуп за пленных. Каждый ополченец получит свою долю, и хватит той доли на безбедное житье до самой, почитай, смерти. Еще и детям останется, если с разумом распорядиться обретенным в сече богатством. Вдовам и сиротам тоже равная доля. Хоть как-то это их утешит.

После торжественного богослужения духовный отец князя Ивана Воротынского, взявший заботу и о душе княжича Михаила, посоветовал:

– Дели, княжич, добытое по чести и совести. Богоугодно. Не поскупись для жен и детей тех, кто сложил голову в сече, да вознесутся их души в рай небесный. Разумно бы им определить двойную долю.

– Верно, святой отец. Так и повелю сделать.

– И еще об одном поразмысли, княжич: не отправить ли государю нашему, Василию Ивановичу, из полона знатных литовцев? И гонца не снарядить ли? Глядишь, подобреет царское сердце, снимет он опалу с батюшки твоего, князя Ивана Воротынского.

– Иль сына его оковать повелит, – возразил Двужил. – Может, успех ратный князя Михаила вовсе не к душе царя скажется. Тут семь раз отмерить нужно, прежде чем резать.

– Риск есть, – согласился духовный отец князя. – Не ведаем, по какому поводу попал князь наш в опалу. Если изменником наречен, то и сыну жизни вольготной царь не даст, чтоб, значит, мстителя не иметь…

– Посчитает царь, будто ловко сыграно с литовцами в паре чтоб пыль в глаза пустить, отвести подозрение от опального князя, – поддержал эту мысль священнослужителя стремянный. – Послать бы, думаю, одного вестового – и ладно на том. И не царю-батюшке, а главному воеводе порубежной рати в Серпухов. А то и от этого воздержаться. Решать, однако, князю Михаилу. Ежели рискнуть намерится, Бог, думаю, не оставит без внимания благородство его.

Не долго по мальчишеству своему раздумывал княжич Михаил. Еще раз уточнил только:

– Считаешь, святой отец, батюшке моему поможет, если пленников знатных государю отправим?

– Вполне. Но не приведи Бог, на тебя может опала пасть.

Верно Никифор сказал: заподозрит чего доброго царь обман ради спасения изменщика. Подумает: выпущу я князя, а он в один миг переметнется в Литву. Тогда и тебе несдобровать. Сидеть и тебе в оковах. Иль на плахе жизнь кончить. Но вдруг все же смягчится сердце царское от вести о славной победе и от подарка щедрого?

– Шлю гонца к царю! – твердо решил княжич. – И две дюжины пленников.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ