Князь. Записки стукача

В третий раз возвращаюсь к дневнику для себя. Еще один страшный день случился в моей жизни. Еще раз возблагодарил Господа за сохраненную жизнь! Накануне вечером был доклад Кириллова из Третьего отделения. Каждый раз, когда он заканчивает доклад, мне кажется, он… ждет! Ждет настоящих, то есть жестоких мер… Он понимает, я раздражен на неблагодарность общества. Только что окончившуюся победоносную войну (Русско-турецкую) используют в борьбе против меня и правительства! Не хотят думать о том, что мы получили по мирному договору с Турцией. Говорят лишь о том, что мы могли бы получить. С удовольствием пишу – это была победоносная война! Я не желал ее, но поражение отца сделало неизбежным реванш сына. Унижение великого государства всегда обещает будущую кровь… Я никогда не забывал: мать положила в гроб отца крест из храма Святой Софии – великого храма Древней Византии. Крест на груди отца ждал… И вот мы победили.

В ночь накануне покушения я видел во сне поле битвы под Плевной, где лежали двенадцать тысяч убитых моих солдат… Я хотел увидеть лицо Осман Паши, отдавшего мне свою шпагу. Но продолжал смотреть на мертвые лица наших солдат…

Когда проснулся, было больно пошевелить рукой – я отлежал ее. Она спала рядом.

Так наступило утро страшного дня.

Я поцеловал ее, она как-то радостно тронула рукой мою щеку и тотчас заснула. В молодости спят долго. Я хотел просто уйти, но обернулся…

Простыня облегала ее изгибы… Не смог уйти… Власть ее тела…

После надел вишневый халат с кистями и поднялся по потайной винтовой лестнице в свой кабинет.

Любимая уехала домой через час, смотрел из окна, как ее увозила карета.

Сидел в кабинете один, сжав голову руками… И жалел мою Машу… Великий я грешник!

Потом, как всегда – пил кофей с Машей, она молчала. Молчал и я. Поцеловал ее, вернулся в кабинет. Выслушал доклад Кости.

В конце он начал говорить о здоровье Маши.

Я сказал:

– Не говори мне о ней, мне и так очень больно.

Вышел из дворца на обычную прогулку.

В Летнем саду – солнце сквозь голые деревья. Все таяло. Пахло весной.

…Возвращался с прогулки, вышел на площадь перед дворцом. На расстоянии, чтоб не мешали думать, плелись полицмейстер и Кох (начальник охраны).

Поодаль у арки Главного штаба, как всегда, собралась толпа, ждали увидеть мое возвращение. Поприветствовал их…

В это время от арки отделился и быстро пошел навстречу мне высокий, молодой человек – я почему-то обратил на него внимание. Он был в темном пальто похоронного цвета и чиновничьей фуражке с кокардой. Поравнявшись, мгновение мы смотрели друг на друга. Я запомнил его умоляющие глаза… И в этот момент увидел его руку – она была засунута в оттопыренный карман пальто… Вмиг лицо его как-то дернулось, побелело и стало беспощадным. Я прошел мимо… Но обернулся…

Увидел направленный на меня пистолет…

Выстрел… Мимо!

И я пустился наутек, как мальчишка.

Какой стыд! На глазах толпы Государь удирал возле собственного дома, преследуемый жалким сопляком. Первый раз после смерти отца меня заставили исполнять чужую волю…

Еще выстрел… Мимо! Я резко подал вправо. Бежал зигзагами, как учили в гвардии…

Тот, с кокардой, – за мной. Еще выстрел – я бросился влево.

Ну где же охрана? Я слышал его дыхание… Догоняет…

Еще два выстрела почти в упор. Успел низко присесть.

Выстрел – снизу по ногам. Не попал! И крик… Он закричал, уже падая, когда его догнали, опрокинули на мостовую…

Потом объяснили, что в первую минуту охрана остолбенела (хороша моя охрана!). Потом бросились за ним. Но он успел сделать пять или шесть выстрелов! И только тогда догнали, ударили саблей плашмя.

Кох, начальник охраны, сбил мерзавца с ног.

Когда обернулся, на него уже навалились… Огромный пистолет валялся рядом. Толпа окружила, топтала черное пальто. Его били ногами по голове!

Я увидел жалкие, несчастные, обреченные глаза его!

Приказал:

– Прекратить!

– Господи, да он что-то грызет! – крикнул Кох.

Схватили его за голову, расцарапали лицо, чтоб разжать челюсти. Неужто поздно? Оказалось, во рту – орех с ядом. Чтобы покончить с собой тотчас после убийства…

Как рассказал потом Кириллов, это был синеродистый калий – один из сильнейших ядов, но, видно, очень старый. Предполагают, он взял из аптечки старика отца, тот работал лекарем, но, похоже, хранил яд давно и дурно. Он в значительной степени разложился… Какая ненависть! Погубить себя только для того, чтобы убить меня. За что?! За то, что волю дал крестьянам? Рабство отменил, законы ввел?..

В это время из дворца выскочил Петр Андреевич (Шувалов). Как славно, что после отставки он продолжает квартировать во дворце… Зашептал, закрывая меня от площади телом:

– Умоляю, Ваше Величество! Возможно, здесь еще кто-нибудь из извергов! Молю вас Господом Богом…

И моментально появилась коляска. Я сел в коляску и проехал несколько шагов – ко дворцу. Так стыдно…

Но вернулся во дворец триумфатором. Объявили – Господь опять спас! Императрица уже знала, хотя приказал ей не говорить.