Князь. Записки стукача

– Да, дочь моего нынешнего коллеги, члена Совета при министре внутренних дел Льва Перовского. Мы, конечно же, сообщили отцу… Так что многие семьи вас благодарить должны! Процесс по делу вашего друга будет открытым. Его будут судить по месту преступления в Москве. Может, все-таки съездите в Москву на процесс? Да не бойтесь, езжайте спокойно – у меня для вас подарок. Во время этапирования мы сумели убедить Нечаева, что его выдал наш агент поляк Семповский. Вот так мы бережем ценных людей. В Швейцарии уже состоялся эмигрантский суд. Поляка приговорили, и в него даже стреляли… Так что ваше участие, – сказал он беспощадно, – мы похоронили! Запомните наше правило: о ценных сотрудниках мы заботимся, как о чести замужней женщины. Вы с ней, – хохотнул, – в преступной связи, но постоянно думаете, как бы ее не скомпрометировать!

Впоследствии узнал, что эта фраза была прописана в инструкции «Работа с начинающими. Создание настроения всемогущества и безопасности у новых агентов ведомства».

А тогда Кириллов продолжил мучить:

– И все-таки, почему бы вам не пойти хотя бы на заключительное заседание? Понаблюдаете человеческую комедию… Могу предсказать исход. Ваш гувернер получит двадцать лет каторги. Государь, по милосердию, заменит каторгу пожизненным заключением в Петропавловской крепости и, конечно, публичной казнью. – Он похохатывал все время. – Да, нам известно даже будущее. Ибо это – наша страна. Привыкайте. И будет ваш гувернер до смерти сидеть в том самом не очень комфортном Алексеевском равелине, где будто бы прежде сидел. Видите, как опасна ложь. Слова имеют мистическую силу… В равелине он навсегда потеряет фамилию, получит номер. С каковым и умрет. Кстати, там должны были оказаться и вы после его писем. И может быть, так же бесследно сгинуть… Да, забыл главное, – он небрежно положил конвертик. – Пора уже вам самому себя содержать, молодой человек. Я в вашем возрасте давно это делал. Стыдно жить на теткином иждивении…

Я вспыхнул, пробормотал:

– Я сделал это не за деньги.

– Но у нас полагается оплачивать услуги.

– Но я не могу. – Помню, я отодвигал в панике проклятый конверт, а он придвигал.

– Но мне, милостивый государь, некому отдать ваши деньги.

Конверт – это был последний рубеж, тридцать сребреников!

И тогда я сказал жалко, указывая на прислуживавшего нам агента:

– Отдайте ему!

– С удовольствием… Это его жалованье за год. – И он обратился к филеру: – Наш щедрый господин дарит тебе, милейший…

– Премного благодарен, ваше благородие, – громыхнул старый филер и сунул объемистый конверт в сюртук.

После чего Кириллов положил передо мной бумагу:

– Извольте расписаться в получении…

И я расписался, как Фауст на договоре с чертом. Теперь я окончательно был в его власти.

На суд я пойти не решился. Газеты читал лихорадочно, но стенографические отчеты были бедны.

Тетушка же на суд поехала! Прибыла назад, полная впечатлений. Мучая меня, рассказывала:

– Гувернер твой держал себя великим наглецом – с усмешкой оглядывал публику. И председателю суда показал чуть ли не кукиш. Заявил, что убийство студента есть факт чисто политического характера. Русского суда не признает и «давно перестал быть слугой вашего деспота»… Его постоянно уводили за оскорбление суда и Государя. Публика негодовала и готова была разорвать его…

Все это она рассказала чуть ли не в восхищении! В заключение отметила:

– Поздно родился. А то быть бы ему Емелькой Пугачевым…

В газетах сообщили, что под аплодисменты зала его приговорили к двадцати годам каторжных работ в рудниках – и к публичной казни. После чего вместо обычного уменьшения срока Государь приговорил к бессрочному заключению в Алексеевском равелине.

Мне стало страшно. Выходит, Кириллов прав – это действительно их страна…

Но публичную казнь посмотреть я поехал. Я понимал, что прощусь с ним навсегда.

Он должен был исчезнуть в каменном мешке, о котором ходили ужасные легенды.

Эшафот, воздвигнутый в центре торговой площади, был оцеплен усиленным каре – полиция и жандармский дивизион… Толпа собралась большая. Я трусливо встал в задних рядах…

Подъехала позорная колесница в сопровождении конного конвоя. Он сидел в черной арестантской одежде со связанными руками. Выглядел очень оживленным. И я понял почему. Мечта осуществилась – он был в центре внимания…

Его свели с позорной колесницы. Забили барабаны, он пронзительно закричал палачу, перекрикивая барабанную дробь:

– Когда тебя повезут на революционную гильотину, я позабочусь, чтоб тебя так же больно связали ремнями… – Он добавил грязное ругательство.

Да, Бакунин не ошибся! Поднявшись на эшафот, привязанный к позорному столбу, гувернер и тут за себя постоял. Закричал:

– Вот здесь же мы поставим нашу гильотину, и тут сложат головы все мерзавцы, которые привезли меня сюда. Ждите! Через два-три года я встречусь здесь с ними! Небось сердечки-то от страха забились! Долой царя! Да здравствует вольный русский народ!

И тут с эшафота он увидел меня… Приветственно махнул рукой, заорал счастливо:

– Вижу тебя, сынок! Отомсти за меня, воспитанник!