Княжеская Русь. Книги 1-7

— Я — из племени торков, третий сын вождя. По нашим законам первый сын является наследником власти, второй — начальником всех войск, а третий сам должен найти свою дорогу. Я был третьим и пошел работать на днепровские пороги, вокруг которых перетаскивают суда, потому что пороги непроходимы. Я трудился изо всех сил, стал сперва десятником, потом — помощником начальника, потом и начальником. На этом трудном пути я выучил греческий, половецкий, польский, латинский и иные языки. Моим другом стал престарелый травник и костоправ, который лечил людей настоями. Я помогал ему, как мог, и он успел передать мне свои знания до того, как умереть. Я похоронил его на кургане со всеми почестями, воздал ему последнюю молитву. И в меня вдруг ударила молния. Сухая, без дождя. По обычаю меня закопали в землю как опасного носителя огня, способного сжечь луга и поля, но я выбрался и пошел через степи и леса. И восчувствовал, что ты нуждаешься в моем даре исцелять людей и предостерегать их от напастей. Я готов служить тебе, князь Мономах, пока ты не станешь самым знаменитым князем всей Святой Киевской Руси. Или не прогонишь меня сам.

Мономах открыл глаза и улыбнулся. Протянул Меслиму руку, и Меслим легко поднял его на ноги.

— Будь моим другом и советником, Меслим. Пройдем в дом, и я познакомлю тебя с женой, Английской королевой Гитой.

Меслим улыбнулся:

— Английской королевой?

— Да…

— И в доме ждет тебя верный друг, когда-то давший тебе славянскую роту на верность?

Мономах ахнул:

— Боже правый, ты все знаешь!..

— Я не знаю, мой князь, как его зовут, но чувствую, что он стал большим начальником.

— Его зовут боярин Ратибор, — сказал окончательно растерявшийся Мономах. — Прошу в мой дом, кудесник и вещун.

Они подошли к дому, и Мономах вежливо пропустил первым гостя.

Войдя в дом, Меслим низко поклонился Гите, опустился на одно колено и почтительно поцеловал подол ее платья.

— Приветствую ваше величество.

— Кто ты, странник? — спросила Гита.

— Это мой новый друг и покровитель, вещун и кудесник, — ответил за Меслима Мономах.

— Друзьям всегда рады, — крутым басом пророкотал Ратибор, выходя на голоса из соседней столовой залы. — Я — наместник великого князя Киевского Святополка Изяславича. А ты кто, странник?

— Я иду от днепровских порогов по зову снов князя Мономаха, господин наместник. Зовут меня Меслимом, я из племени торков.

— Новых друзей встречают пиром, — Ратибор склонил голову. — Так не накрыть ли нам столы?!

— Пир!.. — подтвердил Мономах. — Эй, кто там?..

Столы были накрыты со всей возможной быстротой. Руководил этим, как всегда, личный слуга Мономаха Павка, который за время службы у князя стал и верным его другом, и даже советником.

— Прошу, ваше величество! — Павка склонился в поклоне пред Английской королевой. — Прошу, князья и бояре, гости и странники!..

На второй день этого торжества наместник великого князя Киевского боярин Ратибор поднялся с места не для хвалы, не для славы, а чтобы, как он сам признался, поведать бытующую в этих краях легенду. Рассказывал он ее весьма обстоятельно, поскольку и сам был человеком обстоятельным, то есть так длинно, что придется передать ее в некотором сокращении. Итак:

2

Это случилось в те времена, когда еще не было любви, а если порою и случалась, то доставалась она считаным избранникам судьбы. Мужчина относился к женщине, как пахарь к ниве, а женщина ждала от него еды и защиты.

На краю степи стояло селение, жители которого в поте лица взращивали хлеб свой. Из степи плыло настоянное полынью марево, и девушки вечерами выходили за околицу и подолгу, пьянея и ужасаясь, вдыхали степной ветерок.

Из Дикой Степи приходили дикие орды. С гиком и конским топотом врывались они в селения и первым делом вырезали всех мужчин, добивали раненых, убивали стариков и старух, сгоняли в кучу детей. И только женщин до поры не трогали: им предстояло утолить неистовую ярость победителей.

И они утоляли ее…

Их распинали на супружеских ложах, в дорожной пыли, у семейных очагов. Распинали на глазах матерей, подруг, детей под гогот победителей и стоны умирающих. Их рвали за волосы, их били о землю, их топтали, мяли, кусали, кромсали, и белые обнаженные тела напрасно молили небо о пощаде.

Только тогда победители уходили. Насытившиеся, усталые, опьяненные. Уходили, приторочив к седлам головы побежденных мужчин и гоня перед собою полоненных детей: поверженный народ подлежал полному уничтожению. Уходили в степь, и, когда переставала вздрагивать земля от топота копыт, в селении раздавались стоны, от груды мертвых ползли те, кто еще мог ползти. Ползли девочки с окровавленными бедрами, ползли женщины с рассеченными грудями, ползли старухи с обломками стрел в костлявых спинах. Ползли онемевшие в четырнадцать и поседевшие в десять. И надо было жить дальше. Надо было жить, позабыв о собственном позоре и собственной боли. Но прежде чем начать жить, надо было забыть прошлое.