Княжеская Русь. Книги 1-7

— Я добавлю к заслуженной хвале князю Мономаху еще одно пожелание. — И замолчал. И все молчали тоже, ожидая, что он скажет. — Я повелеваю князю Мономаху не покидать пределов Черниговского княжения в течение года, начиная с сегодняшнего дня. Ни под каким видом и ни по каким причинам.

Выпил чашу до дна, отдал ее Павке и тут же вышел, и охранник, как тень, метнулся следом.

Глава девятая

1

У великого князя Киевского Святополка Изяславича были свои представления о немилости. Он искренне полагал, что объявленное им решение огорчит князя Мономаха, лишив его возможности присутствия в высшем обществе стольного города. Но Мономах, наоборот, возрадовался личной свободе, позволявшей ему теперь полностью отдаться своим страстям, среди которых первые места занимали охота и чтение. В степи и лесах было полно дичи, дома — книг, которые старательно собирали и мать, и отец, и он сам, едва представлялась такая возможность, — так стоит ли огорчаться.

А ведь были еще и любимая жена, королева Англии, и четыре подрастающих сына. И друзья у него были. Не прихлебатели вокруг Великокняжеского Престола, а — друзья, готовые разделить с ним любые тяготы, любые неприятности, вплоть до великокняжеского гнева.

И воевода Отдельной дружины Железян, и хан вольной половецкой орды Иляс, и все прочие, кто считал опального Мономаха своим другом, подолгу гостили у него. Все, кроме двоих — наместника великого князя Киевского Ратибора и его побратима Добрыни, ныне заседавшего в Боярской думе. Но ведь они когда-то, в далекой юности, принесли ему, князю Мономаху, роту на верность, и в случае острой необходимости эта рота заговорила бы в их сердцах, в чем Мономах был абсолютно уверен.

— Ищите радость в дружбе, — сказал ему Меслим, — в дружеских пирах!

Вот опять два дня они весело пировали, радуясь суровому повелению великого Киевского князя. Но страсти на то и страсти, чтобы изматывать душу. И, помаявшись, Мономах сказал супруге, что хотел бы выехать на охоту в Дикую Степь.

— Возьми кого-нибудь с собой, мой князь, — вздохнула Гита. — Мне будет спокойнее.

Мономах в ответ лишь улыбнулся.

— В детство нельзя вернуться даже с тобой, моя королева. Помнишь, я рассказывал тебе, как убил барса? А ведь мне тогда было всего тринадцать лет. И матушка сказала мне, что вслед за первым я убью еще не одного барса, любовь моя. А матушка никогда меня не обманывала.

— Тебе нужно записать это для наших детей, — улыбнулась Гита.

— Зачем?

— Чтобы они знали, каким отважным и скромным был их отец. И передали бы это своим детям и внукам. Напиши «Поучение детям». Обещаешь?

— Обещаю, моя королева.

— Благословляю, мой витязь.

Гита перекрестила мужа. Владимир тоже осенил себя крестным знамением, поцеловал супругу и вышел.

На конюшне оседлал жеребца. К сожалению, уже не того, гнедого, что помог ему тогда убить барса, но тоже отлично выезженного, понятливого… Осторожно вывел его со двора, вскочил в седло и неторопливо зарысил в Дикую Степь.

Странная перемена произошла в его душе. Обычно о детстве, умиляясь и вытирая слезы, вспоминают старики. А он вспомнил о нем в тридцать с небольшим, полный сил и энергии, и без всякого умиления. Но ах, как жгуче хотелось вернуться туда, как хотелось…

Меж степью, входящей в состав Черниговского княжения, и Степью Дикой не существовало видимых границ, однако князь Мономах четко ощущал еще с детских лет разницу. В Дикой Степи и дышалось по-иному, взор не утыкался ни в горы, ни в леса, ни в людские селения, — и Мономах чувствовал ее кожей, всем телом, а особенно — запахом. Остановил жеребца, не спеша, полной грудью вздохнул. И Дикая Степь щедро бросила в него свои сказочные ароматы.

«Теперь я понимаю тоску кочевников, — подумал Мономах. — Понимаю, почему так быстро они умирают в неволе. От такой тоски никуда не спрячешься, никуда не укроешься, никуда не убежишь. От нее можно лишь умереть…»

Еще раз глубоко вздохнув, он вспомнил вдруг, что за границами Руси нет подобных ароматов. Нет нигде. Ни в Дании, ни в Польше, ни в Богемии. Вот, понял он, мы, жители Руси, тоже с детства отравлены ароматами степей, они в нас навсегда… И подумал Мономах, что русскому человеку за рубежами Руси тоже и тоскливо, и тошно. Где бы он ни был — тошно. Ибо надышался он вольной степью с самого раннего детства, она — в нем, в его сердце, в его душе. Недаром за границей Руси нас сразу же узнают: походка у нас иная, что ли?.. Узнают, обходят стороной, побаиваются… Побаиваются Дикой Степи, которой надышались мы на всю жизнь…

Жеребец несогласно фыркнул.

— Что, с толку я сбиваюсь? — весело спросил у него Мономах. — Я же на охоту выехал. Как по-твоему, в Европе есть охотники?

Жеребец настороженно поднял уши.

— Правильно говоришь, есть. Что у них там водится? Да кабаны, что ж еще! Кстати, и нам самая пора одного завалить. Давно свежей свининкой на пиру не баловались. — Мономах чуть шевельнул шенкелями, и добро выезженный конь тотчас тронулся с места.