Княжья доля

— Да нет, зачем же, — покачал головой князь. — Мы правильно читать будем. — И принялся оглашать свое решение, вычитанное из текста закона: — Аже который купец кде любо шед с чужими кунами… — И остановился, вглядываясь в текст и угрюмо сопя. — Ну надо же, во что русский язык превратили, — тоскливо пробормотал он себе под нос и опасливо покосился на вирника, стоящего рядом с князем, но тот вроде бы не услышал. — Так-так, — лихорадочно просматривал Константин статью, но, быстро добежав до ее концовки, облегченно просиял и уверенно произнес, тут же подогнав ее под свой конкретный случай: — Сии ушкуйники суть пагуба от бога, а потому сам Тимофей Малой вовсе в том не повинен. И посему…

Самодовольно лоснящееся лицо боярина Мосяги, бывшего нерушимо уверенным до сей минуты в том, что князь непременно решит дело в его пользу, мгновенно перестало блестеть и как-то даже посерело, стоило Константину огласить приговор.

— Княже! — завопил он. — Да как же?! Да за что же ты раба своего верного обидел?!

Константин вздохнул.

Получалось, конечно, не совсем ладно.

Можно сказать, чуть ли не первая встреча со своими боярами, на которых он поначалу хотел опереться как князь, и на тебе — такой казус.

Однако деваться было некуда — слово сказано. Разве что по возможности как-то смягчить свое решение?..

Он встал с кресла и с удовлетворением отметил, как шум на площади разом стих.

— Слуг своих верных я в обиде никогда не оставлял, а напротив — ежели они в угоду мне убыток какой несли, то сей убыток я им стократ возмещал и буду возмещать.

Мосяга прекратил подвывать, приподнял голову, которой он до этого момента яростно стучал, ничуть не жалея, о пыльную землю, но с коленей не встал, жадно слушая князя, а Константин сокрушенно продолжал:

— Но ныне, боярин, не я сужу, ибо так Правда Русская положила. И ты, Мосяга, помни, что, если князь Ярослав Владимирович по прозванию Мудрый так повелел, стало быть, так и всегда будет. А ныне быть тебе на пиру моем и близ меня сидеть ошую. И верую я, что убытку тебе вовсе не будет, и в то, что все куны до единой на тот год к тебе с прибытком немалым непременно вернутся, тоже верую, ибо Тимофей Малой слово дал и от него не отступится. А ныне ни его самого, ни женку, ни детишек продавать не сметь и избу ему вернуть немедля.

— Так ведь продал я ее уже! — вновь завопил Мосяга как недорезанный. — Избу-то, хоть избу, княже, не вели взад возвертать!

— Я один раз говорю. А коль ты ее продал, твоя вина, ибо поспешил. Потому придется выкупить обратно да передать купцу, — более строгим тоном произнес Константин и не спеша сел в кресло.

Вирник правильно понял князя и махнул биричу. Тот зычно проревел:

— Да будет так по слову княжьему! А ныне кто есть еще на суд княжий?

Вперед выступил молодой парень.

Чистое простодушное лицо его почему-то сразу внушило Константину доверие. А тот низко поклонился князю, неторопливо выпрямился и, смело глядя на человека, в руках которого находилась его судьба, но в чью справедливость он по младости лет свято верил, приступил к изложению своей обиды:

— Батюшку моего Никомед, что у боярина Завида в тиунах, обидел, шелепугой исхлестал в кровь и глаз выбил…

— Да ты сам-то кто будешь, и отчего отец твой сам не явился с обидою к князю?

Рядышком с помостом шумно засопел один из бояр. Константин покосился на него, прикидывая, что никак это и есть Завид, хозяин драчливого тиуна.

— Зовут меня все Кокорой[62]. Сам я из смердов вольных, а батюшка мой Охрим нынче в порубе сидит у боярина, — пробасил парень.

— Это что же, — не понял вирник, — бил тиун, а батюшку твоего в поруб? Так не бывает.

— Ну один разок и он отмахнулся, — потупился парень. — За это и кинули в поруб. — И продолжил с прежней горячностью: — Так ведь обиду зазря терпеть кому охота? Случись такое со мной, — он простодушно развел огромными могучими руками, — так и я бы не удержался. Нынче шестой день пошел, как он в порубе, а боярин Завид и крохи хлеба за все дни ему не подал.

— А тебе откуда такое ведомо? — поинтересовался вирник.

— Да уж знаю, — смутился парень и покраснел.

— Лжа все и напраслина, — не выдержал наконец угрюмо сопевший боярин. — Не верь ему, княже. Тать шатучий его родитель. Под вечер он тайно на мой двор проник и татьбу умышлял. Ежели бы не челядь верная, не быть мне ныне живу, не стоять пред тобой. Ни единому слову не верь, княже.

— Так что ж, предо мною не Кокора, стало быть, стоит? — спросил Константин, невинно щурясь.

— Кокора, — опешил боярин. — Как же не Кокора.

— А отец его не в твоем порубе ныне? — продолжал выяснять князь. — Ты ж говоришь, что ни единого слова правды тот не изрек.

— В порубе он, но токмо яко тать зловредный.

— И тиун твой его не бил вовсе?

— Маленько токмо, да и то лишь потому, что тот первый учал ручищами своими махати. Тиун у меня хилый, он бы первым никогда на его родителя не полез бы.

— Да как же?.. — беспомощно развел руками парень. — Неужели и вовсе правды на Руси не сыскать? Да я побожусь, что истину рек.