Жаден же князь Константин бысть без меры. Последние куны у Орины, вдовицы сирой, отобраша без жалости и тако же стыд потеряша вовсе — вместо суда повелеша гостям торговым загадки разгадывати, что и вовсе соромно.
А дабы смерды да холопы лик от безбожника не отринули, учал князь Константин им потакати, а суд ведя, в их пользу все решати.
И было сие не оттого, что он возлюбиша их вельми аки братию молодшую, но в согласии с помыслами злобными, а посему оные деяния в заслугу ему, яко христианину доброму, честь нельзя.
И не токмо возверташа всю задницю Орине, вдовице убогой, боярином Житобудом отъятую, а повелеша в одежи княжье нарядити, а на глас женки оной о доле княжой, подъяв порты детишек, коих Беляной да Веленой кликали, тако казал — аз грешный и рубищем их удоволюсь.
И иде к нему сирые и убогие, вопия о неправедных боярах и веруя во князя, кой едина надежа и заступа бысть.
И князь Константин мудро судиша по покону истиннаму, не глядючи, кто в рубище грязном пред ним предсташа, а кто в одеже новой. И бысть пред светлым ликом милостивца едина истина. В сиянии оной и твориша он свой суд правый.
И ликоваша люд простой, глаголя: «Вот князь наш. Люб он нам, и слово его любо, ибо по покону оное речет и нужду нашу всю ведает доподлинно.