Княжья доля

— Вот как? — удивление нарастало, тем более что Костя совершенно не понимал, зачем именно Николай хочет собрать всех вместе. «Наверное, надумал что-то, — решил он. — Не зря же весь вечер и всю ночь молчал да слушал. Наконец-то прорвало. Если бы еще узнать, в какую сторону, совсем хорошо было бы».

Он коротко кивнул Епифану, утверждая просьбу, и расторопный стремянной спустя минут десять уже явился, сопровождая Миньку и Славку, после чего, отвесив поклон и убедившись, что дополнительно никаких ценных указаний не будет, тихо прикрыл за собой дверь, предварительно предупредив:

— Ежели что, я тут, поблизости буду. В случае, коль надобность какая, мигом появлюсь, только глас подай.

Заинтригованные загадочным вызовом — вроде бы пару часов назад успели обо всем и поговорить и договориться — и оттого непривычно молчаливые, оба приглашенных уселись рядышком на лавку, после чего Николай, перекрестившись, приступил, как умел, к изложению того, что наболело у него на душе. Он говорил о новой, неведомой пока опасности для всей планеты и ее жителей, которую, сами того не желая, могут вызвать эскалацией гонки вооружения путешественники во времени, о том, что надо бы вместо этого заниматься совсем другим, противоположным — мирным, гуманным, то есть воспитанием души человеческой, о том, что и те силы, которые все это устроили, вполне вероятно, ждут от них именно этого, что им самим в первую очередь надо бы сдать экзамен на гуманизм, о том, что…

Его не перебивали, слушали очень внимательно, но отец Николай чувствовал, что это была тишина непонимания. Хуже того — неприятия. К тому же он и сам для себя до конца толком еще не сформулировал, чего именно хочет, самому себе не ответил ни на один поставленный вопрос, отчего речь его была невнятной, язык путался, мысли свивались в невообразимый клубок, из которого выдергивать их приходилось вслепую.

Наконец отец Николай, окончательно запутавшись, затих. Константин первым прервал молчание, наступившее после окончания речи священника:

— Ну, основную мысль я в целом и общем уловил. Могу заверить, что принцип «не убий» вас никто нарушать не заставит, отче, — и мягко, но властно остановив движением руки протестующий против последнего слова порыв Николая, пояснил: — Именно отче, поскольку тебя я мыслю не только в министры просвещения, но и богословия. Надеюсь, что епископа нам удастся уболтать, чтобы сан на вас возложил.

— Рукоположил, — машинально поправил ошалевший от неожиданного начала ответной речи Николай. «Не поняли, — мелькнула в его голове догадка. — Они же ничего не поняли. Да и я виноват, путаник окаянный. Надо же не так объяснять. А может, еще раз попробовать? Или все равно не поймут?»

— Пусть будет так, — продолжил тем временем Константин. — Далее монашеский сан примете.

— Схиму, — вновь не удержался от поправки Николай.

— Ну ладно, пусть схиму, — согласился Константин. — А там, учитывая, что наш рязанский духовный глава на ладан дышит, и епископом станете. Это — задача минимум. Причем все это время заниматься просвещением. Детей грамоте учить надо и прочим элементарным азам. Алфавит исправлять, чтобы в букварях уже новым стилем все написано было. Да и с цифрами тоже порядок придется навести — на арабские перейти.

— А сейчас какие — латинские, что ли? — удивился Минька.

— Сейчас славянские, буквенные, — улыбаясь, как несмышленышу, пояснил Константин. — Так что ты с твоими чертежами гранат влетел бы как кур в ощип. Подробнее хочешь, так к Зворыке подойдешь, он тебе объяснит все от и до.

— Скажешь, что, мол, глуп и туп, но очень хочешь научиться, — добавил очень серьезным тоном Славка. — В конце слезу младенческую прольешь. Разве он откажет такому смышленому ребенку?

— Я серьезно с вами, — насупился Минька.

— А я нет, по-твоему? — вполне естественно удивился и даже возмутился Славка.

— Стоп, — остановил Константин начавшуюся было перепалку. — Отвлеклись. Так мы до утра не закончим. Кстати, если уж мы затронули эту тему с цифирью и алфавитом, то, дабы вы в будущем не попали впросак, ну, хотя бы на том же рынке при покупке чего-нибудь, внесу ясность насчет современных денег. Значит, так, — тут он на секунду задумался, заставляя послушную память выплеснуть на поверхность все данные по этому вопросу, после чего продолжил: — Самая главная и крупная единица сейчас — это гривна.

— Ишь ты, как у хохлов, — хмыкнул Славка.

— Во-первых, ни хохлов, ни белорусов еще нет, — уточнил Константин. — Во-вторых, украинской гривне двадцатого века тягаться с нынешней так же бессмысленно, как клопу слона на бой вызывать. Сейчас за пару гривен можно коня купить запросто.

— А за одну? — подал голос Минька.

— Если добавить десяток резан, то кобылу. Сразу поясняю, — уточнил Константин, опережая новый вопрос. — Резана — самая мелкая единица. В гривне их полсотни. Впрочем, — тут он нерешительно замялся, опасаясь, что память может его подвести, но все-таки продолжил: — Это вообще не монета, а обрезки гривны, потому ее так и назвали — резана.

— А я уж было подумал, что это в честь нашей Рязани, — разочарованно присвистнул Славка.