Княжья Русь

Вновь Богуслав… Этот гридень каждый раз ухитрялся оказаться там, где не следовало. Начать с того, что много лет назад именно он отбил стрелу древлянина, посланную в спину Ярополку. А ведь удайся тот выстрел – и не было бы кровавой усобицы. И не было бы крови брата на руках Владимира. Пришел бы мирно (брат Олег – не в счет) и сел на киевский стол. Или – нет? Ведь в то время и Свенельд был в настоящей силе. И сын его Лют был жив. Пустили бы они Владимира в Киев? Ох, сомнительно… Так что не стоит обвинять в братоубийстве ловкого Богуслава. Но подумать о нем – стоит. А что, если не собственная обида подвигла верховного сварга назвать Богуслава угодной жертвой? Что, если сам Сварог выбрал младшего Серегеевича жертвой?

Но если была в том не человечья воля, а божеская, то кто тогда подтолкнул Богуслава бросить дерзкие слова, обидевшие верховного сварга? Ромейский Христос? Или молниерукий Перун? А может – Óдин? Вот на кого это действительно похоже…

Задумался Владимир надолго. Монашек Фредрик забеспокоился. И заговорил сам. О вещах более приятных, чем хула и жалобы.

По знаку его двое лехитов внесли сундучок, откинули крышку…

В сундучке оказались драгоценная посуда, шитое златом корзно и шкатулка с серебряными и золотыми монетами, вычеканенными князем Мешко.

Монет было не много. Гривны на полторы серебром, если пересчитать. Так себе дары, честно сказать. Не княжьи совсем. Какие-то… женские. Утварь, плащ… Князьям оружие дарят. Коней, ловчих птиц. Вот подарки доблести… А эти… Обидные какие-то.

Хотя если подумать: на такие хилые дары и отдариваться легче. Казна-то пуста. А по традиции отдарки должны быть богаче подарков. Иначе – обида.

Но можно ведь отдариться и действием. Вот просил монах покарать Богуслава… Вот и покарать. Как бы в ответ на дары.

Ну уж нет! Чтобы князь наказал собственного сотника с жалобы чужого человека, пусть даже и подкрепленной сундуком с дарами? Не будет такого! Это у латинян, как слыхал Владимир, за злато можно честь и верность купить. В здешних землях князь и дружина его священной клятвой связаны. Кто отступит, предаст, того не только люди – боги покарают. Удачи лишат. И если вой без удачи еще может выкрутиться, к примеру, встать под знамено удачливого князя, то князю без удачи – никак.

Эх, Богуслав, Богуслав… Пора бы ему и вернуться.

Может, зря Владимир поручил ему привезти Рогнеду с княжичем?

Нет, всё правильно. Рогнеда Богуслава знает. Поедет с ним охотно, без принуждения… А принуждать – не хочется. Ну как Полоцк всколыхнется? Лунд писал: неспокойно там. А город важный. Да и с Рогнедой лучше – по-доброму. Такая и нож в сердце воткнуть может спящему. А спать с ней Владимир будет. Еще как будет! Норовистая кобылица слаще, чем смирная кляча. И сыновья от такой добрые…

Мысли о желанной полочанке наполнили жаром Владимировы чресла.

Небрежно махнув рукой, великий князь выпроводил удивленных (ни благодарности, ни даже добрых слов) посланцев лехитского князя и поспешил в дальние покои, где ждала его еще одна жена. Красавица ромейка.

В скором времени все беспокойные мысли вылетели из княжьей головы.

Глава 17 Поскрёбыш

На Гору они въехали вдвоем: князь-воевода и Гошка. Гошка восседал на красивом коне, и одежка на нем была такая, какой у него сроду не было. Княжья одежка.

Люди киевские на пути их кланялись и здоровались первыми, с почтением. И у врат Горы воины-стражи тоже поклонились, а почтенный купец в красной шапке, увидав князь-воеводу, тут же велел приказчику убрать воз от ворот, чтоб было удобнее проехать, и воскликнул медовым голосом:

– Здрав буди, достославный Артём Серегеич!

Шапки, правда, не снял.

– И тебе здравствовать, Куколь, – небрежно бросил Артём. – Батюшка мой дома ли, отроче?

– Не выезжал, воевода, – ответил один из стражей, с любопытством глянув на Гошку.

Непривычно Гошке в большом городе. Людей много, все – разные, все – шумят. Иные – на языках незнакомых и на рожу – чужинские. Страшновато. Однако выказать страх – нельзя. Стыдно. Да и чего бояться? Разве ж князь-воевода даст в обиду?

Ехали молча. Улочка узкая, толстыми досками выстеленная. Вокруг заборы высокие, сплошные, будто крепости. За заборами – псы. И не лают, как в селах, а рычат низко, по-медвежьи.

Народу мало. Лишь дважды навстречу попадались люди: один раз – золотари с бочкой вонючей, другой раз – большой боярин с холопями. Ва-ажный!

Князь-воевода коня придержал, Гошку вперед пропустил. Гошка перехватил его взгляд… Брезгливый такой… На золотарей воевода так же смотрел.

А боярин важничал. Нос кверху задрал, раздулся от жира и гордости.

Однако князь-воеводу все же углядел… И сдулся, как проколотый рыбий пузырь. Даже конь холеный с шага сбился…

– Здравия тебе, Артём Серегеич!

Воевода не сразу ответил, поравнялся с боярином и только тогда кивнул небрежно, пустил зайца солнечного шлемом золоченым. И бросил Гошке негромко:

– Чего встал?