Княжич

А кто-то рукой врага отсеченной, словно дубинкой, размахивает, норовит другого промеж глаз приласкать…

Еще одного коня завалили…

Смешалось все в кучу. Не разобрать, кто с кем бьется. А только мне-то что? Пусть хоть под корень друг друга выкорчуют. Что от тех нам добра не ждать, что от этих…

Вырвался из кучи один. К нам кинулся. Шелом с него свалился. Лицо в крови. В руке кинжал. Бежит ко мне. А в глазах тоска. Видно, не знает — добежит ли…

Не добежал. Свалился…

Топор из спины торчит. А он ножом берег дырявит. Бьет в песок, точно в грудь мою.

— Повезло тебе, щенок, — сипит.

Может, и вправду повезло. Кто знает?..

Только камушек острый мне в коленку впился. Колет больно. А значит, я жив еще…

6 мая 943 г.

Вот оно какое — Океян-Море. Вода, словно волчья шкура. Серая. С серым небом сливается.

Дышит оно жутко…

Словно зверь диковинный…

Вздымается водная гладь и опускается— Драк-кар, как щепку, раскачивает. И конца-края тому морю нет…

Мы пополудни в море из речного устья вышли. Ветер Стрибожич туго ударил в парус. Мы вырвали перья весел из воды. Закрепили их по бортам драккара. И впервые за долгие дни смогли немного отдохнуть, отдаваясь во власть Океян-Моря.

Засверкали глаза у варягов. Счастьем засветились. Точно им это страшилище водяное ближе дома родного. Загалдели. Песни петь стали. И нам с Яромиром веселее. Если им хорошо, значит, бить не будут.

А гребцы глотки дерут. И песня летит над Океян-Морем, точно птица белая с черными крыльями:

Снова лоб холодит шлема сталь,

Соленые брызги в лицо летят.

Нас кличут викингами, значит, едва ль

Есть у нас дорога назад…

На берегу забыли Одина и Тора,

Не хотите верить в Вальхаллу — не верьте!

Отнявшего жизнь не назовут вором.

Ветер попутный и нам, и смерти![99]

Тогда я еще не понимал слов этой песни. Уже много позже, когда язык морских бродяг стал ясен, я выучил ее и пел вместе со всеми. И даже сейчас, спустя много лет, эта песня всплывает в памяти. И кажется, что я опять лечу чайкой на быстром драккаре по безбрежному Океян-Морю, что я молод, что у меня впереди целая жизнь…

Нас боятся и нас ненавидят,

Нас не ждут никогда и нигде.

И так будет, пока глаза наши видят

След чужих кораблей на воде…

На берегу забыли Одина и Тора,

Не хотите верить в Вальхаллу — не верьте!

Отнявшего жизнь не назовут вором.

Ветер попутный и нам, и смерти!

И не каждый увидит старость,

Нам иная судьба дана:

Погребальным костром станет парус,

А курганом нам будет волна…

На берегу забыли Одина и Тора,

Не хотите верить в Вальхаллу — не верьте!

Отнявшего жизнь не назовут вором.

Ветер попутный и нам, и смерти!

Я вслушивался в странное звучание этой песни. Старался понять смысл слов. И иногда мне казалось, что я понимаю, о чем поют эти люди…

В стычке на речном берегу варяги, пленившие нас, потеряли четверых. Наверное, именно это спасло нам жизнь.

Хевдинг[100] Торбьерн решил, что мы должны заменить погибших. Мечи и луки у нас отобрали. Кольчуги, правда, оставили. Но заставили снять.

Коней переловили и перебили (я благодаром вспомнил болярина Зеленю, который отговорил меня ехать на Гнедке и обещал приглядеть за ним, пока меня не будет). Сняли с них шкуры, а мясо засолили в дубовых бочках, которых в драккаре оказалось предостаточно.

Потом похоронили погибших. И своих, и чужих. Справили по ним короткую тризну. И нас заставили выпить пива и поесть жареной на углях конины, в поминание об оставшихся навечно в этой земле.

А потом нас отвели на драккар и привязали к большим веслам. Рядом со мной сел варяг. Мой учитель и кат.

Пары зуботычин оказалось достаточно, чтобы мы с Яромиром поняли, чего от нас хотят.

Еще пару дней нас сильно били, стоило только сбиться с общего ритма или слишком сильно плеснуть веслом по воде.

Потом бить стали меньше. Мы втянулись. Или просто наши новые хозяева увидели, что мы стараемся изо всех сил.

Будешь стараться, когда кулак сидящего рядом опытного гребца в любой момент готов врезаться в твои ребра. Будешь стараться, даже если спина и руки перестают слушаться от напряжения. Даже если пот заливает глаза. Даже если кажется, что лучше умереть. Прямо здесь. Прямо сейчас. Но новый удар быстро приводил в чувство. И я со всей силы снова налегал на весла.

Попутно я старался обучаться языку гребцов. В этом тоже помогали подзатыльники, оплеухи и пинки моего напарника.

Как я понял, его звали Ормом. Он был лысым, как коленка. И злым, как нечистый дух. Глубокий шрам на лысине. Красное обветренное лицо. Сломанный нос. Срезанный кончик правого уха. Большая серебряная серьга в левом. Тонкие, как крысиный хвост, косички усов. Таким он был, Орм-мореход.

Нельзя сказать, что ему нравилось мучить меня. Просто он не задумываясь пускал вход свои огромные кулачищи, если я совершал оплошность.