Княжич Юра (СИ)

— Если Юлия действительно не имеет претензий, не собирается выдвигать обвинений, жаловаться администрации, — всё так же медленно говорил я, продолжая тяжелым взглядом смотреть прямо на неё, буквально подталкивая этим взглядом к действию, к принятию решения, к тому, чтобы возразить, хоть знак подать. — Если она и дальше согласна быть жертвой и терпеть такие «проявления страсти» с «ролевыми играми»… то, кто я такой, чтобы этому мешать, — тяжело вздохнул я: не сделала ничего, не кивнула, не вскинулась, не подняла взгляд, не подала знака. Только сильнее прикусила свою губу и ниже опустила глаза в ходе моего перечисления. — Если человек сам не хочет и не готов себе помочь, то пытаться помогать ему со стороны… бессмысленно… Подними глаза, девчонка! — чуть повысил голос я. Она сжалась, но приказ выполнила. — Посмотри на меня! Ты что, действительно не понимаешь? — блин, ничего не могу с собой поделать: бесят меня такие «овцы». Их еб… стригут, а они терпят. Жалобно блеют, жмутся по кухням, тихонько, в полголоса ругают власть, всех и вся, но, всё равно, терпят! Ничего не предпринимают, чтобы изменить положение вещей, даже, когда их прямо спрашиваешь, шанс даёшь. — Если сейчас промолчишь, то всё повторится ещё раз. И, в этот раз, уже я их не буду останавливать. Никто не будет! Ну! Говори!

— Я… — затравленно глянула она на Никиту, который, к его чести, не сделал ни малейшего движения, никак не подал ей никакого знака, оставив решать саму. Никаких угрожающих или останавливающих жестов, острых взглядов или подмигиваний. Он с внимательной вежливостью смотрел на меня. — я… не имею претензий к господину Винокурову и Сапожникову… — тихо проблеяла она и опустила глаза вниз.

Мне снова захотелось сплюнуть под ноги. Но, пожалуй, не ей, а себе. Неприятное чувство поселилось в груди.

Однако, плевать я не стал — собственный же класс-то. Сами ж здесь моем и убираем. Я перестал смотреть на эту «овцу». Полностью потерял к ней интерес. Отец десятки раз повторял мне: «Нельзя помогать человеку против его воли. Нельзя. Он сам должен попросить помощи. И не просто попросить, но и руку протянуть… только тогда — можно». И сам я, в своей достаточно уже долгой жизни, не раз и не два убеждался в правоте его слов. Больно убеждался. И фраза эта, со временем, трансформировалась в моём понимании в другую, куда более противную и вульгарную: «С опущенными не ручкаются». И им не поможешь, и сам вниз пойдёшь.

Я посмотрел на Галицкого. Успел заметить презрение в его взгляде, мимолётом брошенном на эту «овцу». А ещё, с удивлением понял, что он тоже ждал от неё каких-то действий. Ждал, что она что-то скажет, что-то сделает… даже, в какой-то степени, хотел этого. Но, она разочаровала даже его. И именно сейчас он окончательно перестал считать её человеком. Она перестала для него существовать. Всё — теперь это была живая говорящая мебель, с которой можно делать всё, что угодно. Даже просто забыть. Что он и сделал — забыл.

— Инцидент исчерпан? — спросил он уже меня.

— Да, — пожал плечами я. — «Нету тела — нету дела». Надеюсь, и у вас ко мне претензий нет? — повернулся я к хромающему Сапожникову, смерив его максимально тяжёлым, и даже угрожающим взглядом. Тот затравленно глянул на Никиту, после чего интенсивно замотал головой, отрицая даже саму мысль о возможности появления у него ко мне претензий. Чем заслужил свой квант презрения во взгляде Галицкого. Во взгляде, которого уже не видел.

* * *

Глава 34

* * *

Галицкий ушёл не сразу. Минимум, ещё с два десятка минут он мило ни о чём болтал с Милютиной и Бахрушиной. Даже моё мнение пару раз по каким-то вопросам спрашивал, явно выделив среди остальных, так же не спешивших расходиться учеников. Меня такое внимание не то, чтобы напрягало, наоборот, пожалуй, что оно мне даже немного льстило. К сожалению, я, имея за плечами багаж некоторого житейского опыта, прекрасно понимал, что вызвано оно не моими личными качествами, и даже не столько сегодняшней ситуацией, сколько моей родословной, прямым непосредственным родством с Князем Московским. Не могу я быть, пока, интересен этим лидерам «группировок» интересен сам по себе. Поэтому, не наглел. Сам в разговор не лез, отвечал только тогда, когда спрашивали. А спрашивал не только Галицкий. Алина с Ларисой тоже не забывали время от времени ко мне обращаться. Так что, уйти домой по-тихому не получилось бы. Мой уход до окончания этого разговора, был бы явной и неприкрытой грубостью по отношению сразу ко всем троим. А мне в этом классе ещё учиться.