Княжий пир

– Отныне у вас другой мир. Вы еще не предполагаете… не ощутили, что отныне вы всегда останетесь такой молодой и красивой…

Холодок страха пробежал по ее телу. Спросила чужим голосом:

– Уже второй человек говорит загадками.

– Да? Странно. Кто бы в том мире мог такое знать?

– Маг, – ответила она, – который и дал мне зелье.

Даже при лунном свете она видела вспыхнувший огонек в его глазах.

– В самом деле? Удивительно!.. Чтобы простой человек мог сам такое свершить… добровольно отправиться в наш мир…

Она сказала сердито:

– О чем вы?

– Еще не догадываетесь?

– Нет, – отрезала она.

В сердце метался страх, догадки одна ужаснее другой лезли в голову. Он смотрел сочувствующе, в голосе теплоты не убавилось.

– Так-так… Но мне кажется, что, оказывая вам такую услугу, они больше преследовали свои цели. Не знаю какие, но свои.

– О чем вы?

– Сперва скажите, – сказал он, – сколько мне лет?

– Мне все равно, – выкрикнула она, – скажите, что со мной?

– Нет, – возразил он, – сперва вы ответите. Дурочка, я стараюсь вас успокоить, подготовить. Когда узнаете, сколько лет, вам станет чуточку легче. А может быть, и не чуточку.

Она смерила его взглядом исподлобья.

– Тридцать пять, – буркнула зло. – Пусть сорок. И что дальше?

– Мне семь с лишним столетий, – ответил он спокойно, – я помню эллинов, от которых у нас остались только легенды и статуи, помню древних цезарей… И все время я жил, наслаждался жизнью. С известными ограничениями, правда. То же самое предстоит и вам. Вы отныне навсегда останетесь молодой и прекрасной! Навсегда… это совсем не то «навсегда», которое имеют в виду ваши оставленные подруги.

Она хотела ответить, что у нее никогда не было подруг, но страх не отпускал, спросила чужим голосом:

– О каких ограничениях вы говорили?

– Некой плате за наше совершенство. На самом деле плата вовсе мизерная! Для всех мы мертвы. Солнечный свет нашу нежную кожу обжигает с такой яростью, что за несколько мгновений мы умираем. Да он и ни к чему. Днем мы спим, как обычные люди спят ночью. Зато в полночь…

Она слушала помертвев, если можно помертветь мертвецу. Теперь чувствовала холод своих рук, всего тела. Однако в нем была и странная мощь…

Он кивнул, словно отгадав ее мысли:

– Исмельда… я верно запомнил? Исмельда, ты сейчас сильнее, чем была. И вообще сильнее любой женщины. Да, пожалуй, и мужчин. Исключая героев, конечно. Герои, они… из другой глины, скажем так. А теперь я познакомлю тебя с твоим новым миром…

…Збыслав, по прозвищу Тигрович, из знатного торкского рода Тигровичей, что перешел на службу Киеву еще при Святославе Яростном, взял лучшее от степняка-отца и от матери – могучей древлянки из богатырского рода Вязовичей. На него оглядывались, ибо молодой витязь с яростным лицом степняка-поединщика был со светлыми волосами северянина, глаза пронзительно синие, такие непривычные для жителя степи, но гордо вздернутые скулы, темные брови, сросшиеся на переносице, выдавали в нем южанина.

Он был сильнейшим из богатырей, что жили в Славянском квартале города всех городов – Царьграда, и, несмотря на молодость, негласно руководил всей охраной многочисленных складов, да и всего квартала. Ворота Славянского квартала на ночь не запирались, в отличие от Иудейского. Сюда нередко забредали загулявшие чужаки в поисках приключений… А как сладко прикинуться невинным прохожим, над которым вроде бы можно позабавиться, а потом самому сбить рога наглецам! Да сбить так, чтобы сами зареклись искать здесь потехи и другим заказали…

Солнце опустилось, когда он неспешно поужинал, опо­ясался мечом. Днем вздремнул малость, теперь всю ночь можно бродить по затихшим улицам, вдыхать запах теплого моря, бдить. Пусть даже не его очередь нести стражу вокруг Славянского квартала, но по ночам город совсем другой, таинственный и загадочный, грязь исчезает, а дома кажутся еще красивее.

Время шло к полуночи, а теплый воздух колыхался зримыми волнами, не желая терять сухой жар. За знойный день столько вобрал в себя запахов базара, конских каштанов, ишачьего пота, дешевых благовоний и притираний, что и сейчас Збыслав морщился, чуя то настырный запах прогорклого масла, то затхлые ароматы уснувшей рыбы.

Рубашку надел из самого тонкого полотна, да и ту расстегнул едва ли не до пояса, а рукава подвернул повыше. Лишь к утру жара малость спадет, а всю ночь все равно обливаться потом…

Он шагнул к двери, но та бесшумно отворилась. На пороге, в трех шагах от него, стояла женщина в белой полупрозрачной одежде. Плотная вуаль скрывала ее лицо, но при виде Збыслава она разжала пальцы, и вуаль легким облачком поплыла вниз.

Нечеловечески прекрасное лицо, в огромных глазах с длинными ресницами странная робость, даже страх… На белоснежный лоб падали крупные локоны, а роскошная грива волос струилась вдоль спины, опускаясь ниже поясницы. Даже в слабом лунном свете ее стройное тело просвечивало сквозь тонкое одеяние, он видел длинные стройные ноги, крупные чаши грудей, тонкая в поясе, но все это уловил лишь краешком зрения, а сейчас не мог оторвать глаз от ее прекрасного лица.