Княжий удел

Боярин Иван Ушатый был из угличских бояр. Детина огромного роста, с большими подвижными ушами. Казалось, они существовали сами по себе, отдельно от хозяина. Росли на голове эдакими неухоженными лопухами. Растет этот сорняк на огородах, устремляясь ввысь и вширь, иссушивая культуры, посеянные рядом, и они по сравнению с ним кажутся почти карликовыми. Так и голова у Ивана Ушатого была маленькая, со злыми хитрющими глазенками, которые, казалось, видели человека до самого нутра. Вот за эти уши и прозвали Ивана Шувалова Ушатым. В молодости его считали первым забиякой, и не было ему равных в кулачных боях. Кулаки как молот; грудь – наковальня, не каждый и выдерживал поединков с ним, удивлял Ушатый своих сверстников недюжинной силой, а суеверных старух вводил в страх. Нет-нет да и перекрестится иная нищенка, сидя у церкви, глядя на широченную спину детины.

Разве можно не заметить такого мужа? А если он ко всему и речист, и в застолье весел? Вот и приблизил Шемяка Ушатого к себе, из окольничих в бояре вывел.

Призадумался Дмитрий.

– А что делать посоветуешь?

– Народ скликать нужно. Звать против воли великого князя. Так и сказать им: если он нас татарам продал, не место ему на московском столе.

– Что ж, так тому и случиться.

Дмитрий Шемяка уснул не сразу. Поначалу позвал в трапезную гусельников, а когда пресытился томными голосами старцев, захотелось быстрого веселья – и трапезная наполнилась плясунами, которые неистово вертелись перед князем под удары бубна и барабанов. Но Дмитрий не пьянел, как голь уличная неистовствовал вместе с разудалыми скоморохами – водил хоровод, кувыркался через голову, скакал козлом по комнате. И когда наконец хмель сумел взять свое – тело расслабилось, и веки сами собой стали смыкаться. Шемяка сделал над собой усилие – разогнал всех и лег на сундук. Но едва прилег князь, как сундук заскользил по палатам, потом вдруг мелко застучал коваными краями о дощатый пол и, подобно необъезженному скакуну, подпрыгнул вверх, скидывая на пол своего именитого наездника.

– Ну и перебрал же я нынче, – почесывал Дмитрий Юрьевич ушибленный лоб и, бросив овчину на крышку сундука, скоро забылся в сладостном сне.

Утро князь проспал. Наверняка не поднялся бы и к полудню, если бы боярин Ушатый не растолкал своего господина:

– Князь Дмитрий, вставай! Знамение было!

– Что за знамение? – буркнул князь, явно не желая просыпаться.

– Земля нынче ночью тряслась! Церковь Богоявления порушилась, а на Успенском соборе трещины по всем стенам. Это Господь дает нам знать, чтобы не принимали мы Ваську в Москву, а гнали бы его, супостата, обратно к татарам.

Дмитрий уже пробудился совсем, застегнул кафтан, надел на голову шапку. Вот как! Значит, не приснился прыгающий сундук. Прыгал, стало быть, он!

– Сундук к стене подвинь! – ткнул пальцем на свое ложе Дмитрий и вышел из горницы.

Еще пахло в городе свежеструганым деревом от только что отстроенных домов и лабазов, а базар по-прежнему был говорлив и богат. Новость, что в Москву едет великий князь Московский, растревожила всех, и народ разноголосо гудел, проклиная пленение великого князя.

– Пусть назад убирается, супостат! – задорно орали купцы. – Теперь еще и казанцы с нас дань запросят!

Даже холопы великого князя, люди вольные, понимали, что огромная дань задавит их.

– Девок татарове захотят с каждого двора! Мало им полона!

А тут еще и князь Дмитрий Юрьевич к людям вышел. Проклинал Василия, псом его называл смердящим. Народ бунтовал, и выходило, что стольный город принадлежит Дмитрию Юрьевичу, а не его старшему брату.

Дмитрий, встав на бочку, орал прямо в толпу:

– Продал нас великий князь! Продал, как дворовых людишек! А мы люди вольные! Землю нашу Василий отдал татарам и в Москву их зовет! Мещерским городком сын казанского хана управлять будет! А сам Улу-Мухаммед в Москве сядет! Мало того, что татарове дань непосильную для нас просят, так им еще и земли подавай! Люди, неужели вы такого князя пожелаете?!

– Не хотим!

– Тебя хотим, Дмитрий Юрьевич! Тебя хотим видеть на московском столе!

– Не пустим Василия в город. Пускай назад к татарам возвращается!

– Нечего ему было из полона уходить, пускай себе там и остается! – подхватывали другие.

– Братья! – срывающимся басом кричал Дмитрий. – То не я говорю, то Господь за меня молвит!.. Ночью сегодня земля тряслась, и она, родимая, не хочет Василия-супостата принимать! То сигнал нам Божий был! Знамение! Если мы Василия на Москву примем, то останемся без веры, Господь все церкви повалит, негде будет замаливать грехи. Неужели вы этого желаете, православные?!

– Запрем ворота и не пустим царя-ирода!

– Наш князь Дмитрий Юрьевич! – надрывались в толпе. – На московский стол хотим Дмитрия Большого!

Только за торговыми рядами кто-то пытался защитить Василия Васильевича:

– Не служили мы галицким князьям! Мы люди великого московского князя! Только перед ним нам и ответ держать!

– Взашей его! Взашей этого смутьяна с базара! – заорали вокруг.

Так и вытолкали строптивого с базарной площади, откуда голоса его поганого и не услыхать.