Княжий удел

– Дочка мне твоя старшая приглянулась… Кажется, ее Настасьей звать.

– Настасьей.

«Стало быть, и эта Настасья, – подумалось Шемяке, – может быть, так же и в любви понимает».

– Пусть перину мне постелет, да помягче! Притомился я малость, спать хочу.

Видать, и вправду о Шемяке молва ходит, что до баб большой охотник.

– Куда льешь, дурья башка! Не видишь, край уже, – укорил Дмитрий Юрьевич, смахивая с кафтана вино. – Ну так что скажешь, боярин? Или чести не рад? А может, ты московского князя отказом хочешь обидеть?

Последние слова прозвучали угрозой. О Дмитрии Шемяке говорили разное. В городе сказывали, что приглянулась ему как-то жена боярина Бобра, так он того к татарам в Большую Орду послом отправил. Там его живота и лишили. После чего к жене-красавице его заявился. Она окаянного отвергла и, простоволосая, через весь двор бежала, спасаясь. Догнал ее Дмитрий и мечом посек.

– Видать, ты от счастья совсем онемел, боярин. А может, не рад ты?

– Рад, государь! Конечно, рад! – Михаил Алексеевич старался не показать своего огорчения. – Вот только не знаю, как дочери об этой чести сказать.

– Ты отец, тебе и говорить. Хотя постой!.. Я и сам могу попросить Настасью перину постелить.

Шемяка поднялся с лавки и сделал шаг к женской половине дома.

– Постой же, государь! Постой, Дмитрий Юрьевич, – запротестовал боярин. – Я сам дочке об этой радости сообщу!

Михаил Алексеевич переступил порог девичьей.

– Пошли прочь! – прикрикнул в сердцах боярин на дворовых девок, которые тотчас разлетелись птахами в стороны. – Оставьте меня с дочерью… Прости меня, боярышня, прости, дочь, – упал Михаил Алексеевич перед девицей на колени. – Князь Московский Дмитрий просит, чтобы ты ему перины стелила. Коли откажешь, погубит он весь наш род, а нас со двора выставит. Коли согласишься, в роскоши да богатстве заживем. Еще два села в кормление отдаст, так я те села в приданое тебе отдам. Против такого богатства ни один парень не устоит!

Настасья неловко освободилась из батюшкиных объятий, поднялась. Видно, беда и вправду большая, если от нее не сумели заслонить даже отцовские руки. «Если бы матушка была жива, смогла бы что-нибудь присоветовать. Может, и обошлось бы», – вздохнула боярышня.

– Перину мне несите, князь Дмитрий Юрьевич отдыхать желает! – кликнула Настасья сенную девку.

Дмитрий Шемяка уже ждал Настасью и, когда она перешагнула порог, не мог скрыть восхищения. Сейчас, стоя перед ним в одной рубашке, она показалась ему еще краше. Даже ростом сделалась выше, длинная сорочка едва касалась голых пяток, а белая холщовая ткань обтягивала округлые бедра.

Настасья положила перину на сундук, умело подбила слежавшийся пух и, поклонившись государю, произнесла:

– Сделано, князь.

Дмитрий Юрьевич не сводил с девки взгляда.

– Знаешь, кто я? Князь Московский! А Васька, брат мой, на дворе моем в сарае мерзнет. Отца твоего теперь конюшенным сделаю. Дворец конюшенный стеречь станет и лошадок моих холить. Пусть помнит о чести. Ты поближе подойди, Настасья, чего в угол вжалась? Рубаху мне помоги снять… Да ты прижмись, прижмись ко мне покрепче, тогда и снимешь. Чего же ты меня сторонишься? Чай, я не прокаженный какой, а господин твой!

Настасья помогла Дмитрию снять рубаху, прохладные пальцы едва касались его плеч. Взглянув на его плотно сбитую фигуру, девка вдруг зарделась.

– Что? Мужниного тела не видывала? – спросил беззастенчиво Дмитрий Юрьевич. – Вона как загорелась!

Князь поднялся с лавки, взял из ее рук рубаху и швырнул далеко в угол, потом бережно, словно пытался снять с девичьих плеч мотылька, развязал узенькие тесемки. И сорочка белой легкой волной упала к ее ногам.

– Вон ты какая! – выдохнул Дмитрий, увидав Настасью всю. – Хороша девка, ничего не скажешь!

Настасья перешагнула сорочку, словно освобождалась от плена, и сделала шаг навстречу московскому князю.

Дмитрий поднял боярышню на руки и положил на постель. Девка так и утонула в пуху.

– Стало быть, ты девка? – хмуро поинтересовался Дмитрий.

– Девка, – честно призналась Настасья, натягивая одеяло до самого подбородка.

Дмитрий отряхнул налипший сор со стоп, повалился в перину рядом с Настасьей и довольно хмыкнул:

– Давно у меня девок не было. Ты только ноги пошире раскинь и не ори! Не люблю я этого.

Несколькими часами позже, расслабленный и с приятной истомой в ногах, Дмитрий Юрьевич вышел во двор. После душной и жарко натопленной горницы мороз показался ему особенно крепким. Князь уткнул нос в густую овчину и спросил у боярина Ушатого:

– Уж не околел ли Васька в такой мороз?

– Не околел, – уверил боярин Ушатый, – час назад к нему забежал. В углу сидит и молится все. Видно, грешил много, если до сих пор грехи замолить не может.

– Будет тебе! – одернул боярина князь.

На миг он почувствовал нечто похожее на жалость к брату – не хватало, чтобы холопы князей поучали. Дашь волю, так он и на московского князя голос повышать станет.