Княжий удел

Махмуд хохотал. Смеялся он беззаботно и искренне, заражая своим настроением сидящих рядом мурз. Вельможи смеялись сдержанно – не подобает им даже в веселье превосходить своего господина. А Махмуд, казалось, позабыл о своем величии, запрокинув голову, безудержно хохотал. Но Салям знал: стоит хану оборвать смех, как он снова станет жестоким. Своим весельем Махмуд напоминал Улу-Мухаммеда, который умел так же заразительно и звонко смеяться, и эту привычку он не оставил до последних дней. Улу-Мухаммед смеялся, когда сидел на большом троне Золотой Орды; смеялся, когда бродил бездомным псом по степям; смеялся, когда сделался ханом Казани. Может, этот смех и навлек на великого Улу-Мухаммеда несчастье, мусульманину следует быть сдержаннее.

Махмуд отпил из пиалы, словно хотел успокоить разбирающий его смех, и мурзы вслед за господином потянулись к чаю.

Салям стоял, согнувшись в поклоне, и рассматривал носки своих сапог. Он увидел, как большая и мохнатая темно-зеленая гусеница мерила своим телом молельный коврик, еще немного, и она доберется до подушки господина. Салям уже потянулся рукой, чтобы согнать ее, но остановился: одно неосторожное движение может стоить ему жизни, а гусеница уверенно зацепилась за край подушки и поползла выше по шароварам хана.

Наконец Махмуд обратил внимание на Саляма:

– Что ты хотел сказать мне?

– Я пришел сказать тебе, господин, что я выполнил твою волю. Все получилось так, как ты и предполагал. – Салям позабыл о гусенице. – Тегиня притворился твоим другом, а сам захотел предупредить Касима и Якуба. В этом мешке его голова, – Салям приподнял руку с мешком.

– Голова? – удивленно поднял брови Махмуд. – Вы хотели бы взглянуть на плешивую голову Тегини? – обратился хан к сидевшим эмирам.

Хан захохотал, и следом за ним смех подхватили другие мурзы. Поначалу хохот был негромким, потом становился все более оглушительным и сотрясал стены и потолок комнаты. Хан смеялся оттого, что ему было весело – в нем билась радость легкой победы. Он молод и полон надежд. Мурзы хохотали от страха и ужаса перед ханом, понимая, что если кто-нибудь из них замолчит раньше господина, то для него это будет последним мгновением в жизни. И они смеялись до хрипоты в голосе, до боли в скулах, до судорог на лице. А хан все смеялся, наполняя ужасом сердца приближенных.

Наконец Махмуд умолк и, вытерев слезы со щек, сказал:

– Покажи мне голову моего дяди!

Салям осмелился посмотреть на хана и увидел, что гусеница неторопливо блуждала по воротнику, а потом затерялась в складках халата.

Мурзы, неумело скрывая ужас, смотрели на окровавленную голову Тегини, на застывшую злодейскую ухмылку великого мурзы. Они ее помнили именно такой, когда он давал распоряжения рубить головы, она не менялась, когда он был снисходительным и прощал обиды. С этой улыбкой он отправлял ближних в мир иной. И этот застывший оскал словно предупреждал, что Тегиня сумеет добраться до них даже из загробного мира.

– Ступай, – наконец разрешил Махмуд. – Я позабочусь о тебе.

Салям поднял голову Тегини, ухватив ее пятерней за остатки волос, и вышел из покоев хана.

Часть шестая

Последняя милостыня

О смерти Улу-Мухаммеда Василий узнал скоро. Он слышал, как бояре шумно ввалились в его покои и уже с порога, перебивая друг друга, заговорили:

– Государь!.. Государь! Радость-то какая у нас! Услышал Бог наши молитвы, прибрала к себе смертушка Мухаммеда. В аду сейчас он жарится!