Княжна Дубровина

Дети рассмеялись, и сама Анюта не могла не улыбнуться. Было положено, что в следующее воскресенье, то есть через три дня, если погода будет хорошая, все они отправятся на богомолье, а оттуда – к Золотому ключу. И все эти три дня были полны суеты, веселья, беготни и стряпни. Маша превзошла саму себя и, не жалея трудов, ко всему приложила свои руки, помогая кухарке жарить и печь. Круглый пирог испекла она сама, и вышел он такой высокий, сдобный, вкусный даже на вид; дети загодя наслаждались ожиданием пирога.

Настало и воскресенье. С раннего утра девочки, даже уже подросшая Лиза, вскочили быстренько с постелей, умылись, причесались и надели новенькие, с иголочки, платья: Анюта – розовое ситцевое в мелкую клетку, Агаша – точно такое же, они всегда шили себе одинаковые платья, даже с одинаковой отделкой, а Лида и Лиза – голубые. Маша вошла к ним и ахнула.

– Как! В новых платьях! Что от них останется, когда мы воротимся домой вечером? Какие вы, право, небережливые. Нет, я этого не позволю. Отец трудится, иногда через силу, чтобы вас одеть, обучить…

– Маша, да ведь это на богомолье, в церковь, как же нам не надеть новых платьев? – заметила Агаша.

– И в такой праздник, когда братья перешли в высшие классы, даже Ваня, за которого так боялись, – сказала Анюта.

Лида промолчала, но у нее уж навернулись слезы на глазах. Маша взглянула на нее и улыбнулась:

– А Лида уж и плакать готова! У нее всегда глаза на мокром месте.

Девочки рассмеялись.

– Ну, слушайте, дети, – прибавила Маша, – идите в храм Божий в новых платьях, я не запрещаю, но берегите их в роще, не запачкайте, не разорвите, помните, что всякое из них обошлось в два рубля с лишком, не считая моего труда.

– А вот тебе и на чай, – сказала Анюта, бросаясь ей на шею. – Ах, почему я не богата, – прибавила она, – как, говорят, богаты все мои родные! Я бы не боялась разорвать платья, не носила бы ситца, а только бы всё батисты, и не ходила бы пешком – всё бы ездила в коляске.

– И ты думаешь, была бы счастливее?

– Конечно, – кивнула Анюта.

– Не знаю, – вздохнула Маша. – Не все дает Бог на этом свете. У одного – одно, у другого – другое. У нас денег мало, зато счастья много.

– А я хочу и денег, и счастья.

– Опять «хочу», – покачала головой Маша. – Не много ли захотела? Знаешь ли, что я скажу тебе. От добра добра не ищут. Помни это всегда, это мудрые слова. Помолись лучше нынче за обедней и благодари Бога за то, что мы так все счастливы, и ты тоже.

– Я всегда благодарю Бога, – сказала Анюта, – но все-таки мне это не мешает желать иметь побольше денег. Скучно беречь платье, бояться всякого пятнышка и всякой дырочки.

– А ты думаешь, у богатых девочек нет своих печалей и опасений?

– Какие же?

– Не знаю какие, я с богатыми отроду не водилась и знатных людей даже не видала, но знаю, что у всех на земле есть свои заботы, печали и опасения.

– А я не знаю, – сказала Анюта решительно.

– Анюта всегда любуется, когда мимо нас ездит в своей маленькой колясочке дочь предводителя: она сама правит маленькой лошадкой, а подле нее сидит гувернантка, а сзади едет верховой, – пояснила Агаша.

– И все разряжены, – подхватила Анюта. – Дочка предводителя в белой шляпке с цветами, и на ней пальто тоже белое, такое чудесное. Даже верховой так нарядно одет – в бархатной поддевке[2]. И лица у них такие веселые!

– А у вас невеселые, – поддела ее Маша.

– Положим, веселые, но мы идем пешком, а у нее такая маленькая, малюсенькая колясочка, и такая маленькая, крохотная лошадка, точно игрушка… Завидно смотреть, – продолжала Анюта.

– А Заповедь помнишь?

– Какую? – спросила Анюта.

– «Не пожелай…» – ответила Маша, – словом, десятую Заповедь.

– Нечего и помнить, я ей не завидую, я только любуюсь ею и себе того же желаю.

– А ты бы лучше на себя оглянулась: ты сейчас пойдешь разряженная по улице, и сколько девочек будут оглядывать твое розовое платье и любоваться им. Им и во сне не снилось такое платье, как твое.

– Ты хочешь сказать, – проговорила Агаша серьезно, – что надо себя сравнивать с теми, кто имеет меньше, чем мы, а не с теми, кто имеет больше?

– Именно, – сказала Маша, – но я заговорилась с вами, а нам уже пора. Пожалуйте в кухню, я вам раздам корзинки с припасами, – и в путь. Папочка готов и ждет нас.

– Куда же мы денем корзинки во время обедни? – спросила заботливая Агаша. – Нельзя же идти в церковь с кушаньями!

– Конечно, нельзя, я беру с собой маленького Степку, сына дворника, он останется с корзинами, пока мы будем в церкви.

Через час они все вместе шли степенно по улицам города и скоро вышли в чистое поле, за которым виден был лес, и посреди соснового бора перед ними заблистало золото монастырских куполов. До монастыря было недалеко, всего версты[3] полторы, но жара летнего утра и песчаная дорога утомили больше всех капризную Анюту, и она опять возроптала.

– Фу! Какая жара! Какой песок! И как я устала! – возмущалась она. – А разве не правда, что при богатстве не бывает ничего такого. Если б я была богата, мы бы поехали в коляске.