Княжна Джаваха

– Ты татарка? – внезапно раздалось с дальнего конца стола, и та же бойкая девочка, изводившая меня в классе, не дождавшись моего ответа, насмешливо фыркнула в салфетку. – Mesdam'очки, – продолжала она сквозь смех, обращаясь к подругам, – она, наверное, татарка, а татарская религия запрещает есть свинину… Ты можешь радоваться, Иванова, – добавила она в сторону белокурой маленькой толстушки, – каждый раз, как будут подавать свиные котлеты, Джаваха отдаст тебе свою порцию.

Все девочки захихикали… Та, которую называли Ивановой, подняла голову и произнесла по адресу первой шалуньи:

– А ты будешь смотреть и облизываться.

– Больше тебе ничего не запрещено твоей религией? – вмешалась в разговор хорошенькая миниатюрная девочка, удивительно похожая на белокурых ангелов, изображаемых на картинках. – А то я очень люблю пирожные…

И опять смех, обидный, мучительный. Я решила молчать и завтра же упросить папу взять меня отсюда куда-нибудь в другое место, в другой институт.

После долгой вечерней молитвы мы поднялись в четвертый этаж и вошли в дортуар[63].

Длинная, как и столовая, комната с выстроенными рядами постелями, примыкающими изголовьями одна к другой, была освещена газовыми рожками. Между кроватями было небольшое пространство, где помещались ночные шкафики и табуреты.

Frulein Геринг, или Кис-Кис, как называли институтки классную даму, ласково указала мне мое место.

Судьба решительно восстала против меня: в головах моих помещалась постель злой девочки с ангельским личиком, а рядом со мною была постель шустрой Вельской – моего главного гонителя и врага.

Делать было нечего, и я твердо решила все стерпеть безропотно…

Между тем вокруг меня кишмя кишела жизнь. Сняв свои неуклюжие зеленые платья, воспитанницы очутились в коротеньких нижних юбочках и белых кофточках, а на головах их красовались смешные чепчики, похожие на колпачки гномов, странно старившие и безобразившие юные личики.

Я прошла вместе с другими в умывальную. Там было еще шумнее. Девочки, обнаженные до поясницы, мылись так усердно жесткими перчатками из люфы[64], что спины их напоминали цветом спелые помидоры.

– Душка, не брызгайся! – слышалось в одном конце умывальни.

– Кира Дергунова, одолжи твою губку! – неслось с другого конца.

Кира протягивала губку, выжимая ее по дороге как бы нечаянно на спину соседки… Крик… визг… беготня. В углу, около комода с выдвинутою из него постелью для прислуги, высокая, стройная, не по годам серьезная Варюша Чикунина, прозванная за свое пение Соловушкой, стоя расчесывала свои длинные шелковистые косы и пела вполголоса:

Ах ты, Русь моя,
Русь привольная…

Девочка с таким нежным голоском и мечтательными глазами не могла быть злою, по моему мнению, и поэтому я смело подошла к ней и спросила:

– Не знаете ли, за что меня здесь возненавидели?

Она внезапно оборвала песню и вскинула на меня удивленные глаза.

Я повторила вопрос.

Но в ту же минуту к нам подскочила рыженькая воспитанница с удивительно белым личиком и дерзко крикнула мне в лицо:

– Потому, что ты хотела на нас жаловаться, а мы ненавидим фискалок!

– Но если вы оскорбляете меня!.. Княжна Джаваха не прощает оскорблений, – надменно ответила я.

– Ха-ха-ха! – рассмеялась Краснушка, как называли подруги рыженькую девочку. – Скажите, как важно!.. Княжна Джаваха! Да вы знаете ли, mesdam'oчки, что на Кавказе у них все князья. У кого есть два барана – тот и князь.

– Тише, Запольская. И не стыдно тебе обижать новенькую? – вмешалась незаметно подошедшая Frulein Геринг и тотчас же добавила, хлопнув в ладоши: – Schlafen, Kinder, schlafen! (Спать, дети, спать!)

Вся ватага девочек направилась в спальню. В умывальной остались я и певунья Чикунина.

Она робко оглянулась кругом и, увидя, что мы одни, быстро заговорила:

– Вы не обращайте внимания на них, у нас принято «травить новеньких»… Глупые девочки, потом они отстанут, когда вы привыкнете…

– Я никогда не привыкну здесь, – с трудом сдерживая слезы, ответила я, – завтра же я попрошу папу взять меня отсюда и поместить в другой институт…

– И напрасно! – прервала меня Чикунина, быстро доплетая тяжелую косу. – Напрасно!.. В другом институте повторится то же самое… нельзя же в третий поступать… да и там то же… Тут, по крайней мере, maman – дуся, а там, в остальных, бог весть какая. Вот сестра мне пишет из N-ского института, чем их там кормят… ужас!..

– Ваша светлость, – неожиданно произнесла точно из-под земли выползшая Вельская, – Frulein послала меня звать спать вашу светлость. Имею честь довести сие до сведения вашей светлости. – И она отвесила мне насмешливо-почтительный реверанс.

Я вспыхнула до корней волос.

– Это ничего, – успокаивала меня моя новая знакомая, – стерпите уж как-нибудь… а там они сами увидят свою глупость, сами придут к вам с повинной. И потом, видите ли, княжна, у вас… вы не рассердитесь на мою откровенность?

– Нет, нет, – поспешила я ответить.