Княжна (СИ)

— Я надеюсь, ты не заставишь ее пророчить в моем чистом доме, охраняемом богами Олимпа? — проговорил Теренций, отворачиваясь от страшного невидящего глаза женщины.

— Как пожелаешь, друг мой. А то спроси, она может рассказать тебе о дне твоей смерти.

— Если ты будешь насмехаться над моим гостеприимством, Флавий, день твоей смерти не потребует пророчеств.

— Прости, я не хотел тебя обидеть. Я только говорю о том, что ей дана большая и темная сила.

— Да сохранит нас отец всех богов от темноты. Ее и так слишком много, ночь наступила. Идемте же.

— Мне интересен мужчина, — Хаидэ не собиралась отступать.

Женщина по имени Цез уколола взглядом неподвижно сидящую хозяйку. И та снова почувствовала, как ноет уставшая спина, до близкой судороги. Тихонько мерно задышала и, сосредоточившись, но не выпуская из внимания происходящее в зале, стала последовательно расслаблять мышцу за мышцей. Цез еле заметно кивнула и Хаидэ застыла, пораженная — она поняла, что с ней! Нахмурившись, стала смотреть и слушать, как Флавий представляет последнюю из своих диковин.

— Этот неинтересен тебе, госпожа. Не танцует, не пророчит, не говорит стихами. И как видишь, в нем маловато мужской красоты. Эй, ты! Повернись, дай госпоже рассмотреть тебя!

Мужчина поднял голову и, приложив руку к груди, поклонился хозяйке.

— Да хранит тебя Гестия и все богини Олимпа, госпожа, — голос мужчины был глуховат и спокоен.

— Благодарю тебя. А что же он умеет? В чем ценность? Откуда он?

— Он думает. Это писец из Египта. Рассказывали, что он был последним жрецом храма, который поглотил небесный огонь. Больше нету таких. Остался лишь его бог и он. Их двое.

— Так значит он — думает? И говорит свои мысли вслух? И каждая из них достойна быть начертанной на мраморной стеле?

— Я не изрекаю, достойная госпожа. Мысли, подвешенные в воздухе, не имеют цены.

Хаидэ рассматривала узкое лицо с большими глазами, коротко стриженые волосы и складки плаща на острых плечах.

— Ты хорошо говоришь на нашем языке, последний жрец. И ты только что подвесил свою мысль в воздухе.

— Нет, госпожа, она не висит сама, хвост ее сцеплен с твоим вопросом обо мне. Так плетется сеть мысли.

— И сейчас она продолжает плестись?

Египтянин бросил на женщину взгляд и промолчал. Зачем говорить то, что ясно без слов, прочитала она в молчании и покраснела. Разозлившись на то, что оказалась менее выдержанной в словесном поединке, сидела молча, думая, как закончить разговор. Но мужчинам надоело толпиться у дверей, и Теренций крикнул:

— Нас ждет ужин! Плохим я буду хозяином, если жирное мясо застынет и высохнет, а радость вина исчезнет в воздухе без пользы.

— Да! — с облегчением соглашаясь, мужчины покидали перистиль. По знаку Флавия стражники толкнули приведенных рабов следом.

— Э, нет… — Теренций преградил выход, — зачем нам старуха, просветитель? Ты хочешь приправить вкус мяса и фруктов горечью пророчеств? Отправь на корабль ее и этого, с длинным языком. Нам достаточно прекрасной черной девы, а мои рабыни уже ждут в покоях. И славные юноши будут виночерпиями.

— Оставьте мужчину мне, — Хаидэ, поднявшись с высокого кресла, нащупала ногой ступеньку и, подбирая драпировки роскошного плаща, сошла на мраморный пол.

— Он скрасит мой ужин.

Теренций захохотал.

— Ты назвала это мужчиной, прекрасная хозяйка, земная тень Гестии? Но я рад, что ты просишь его, а не красавца из купленных нынче рабов. Уверен, моя честь не пострадает. Болтайте, после вызовешь Флавия и он заберет свой говорящий кувшин. О-у, о-у!

Он приложил руку ко рту, изображая, как кричит в глиняную пустоту, и к уху, будто ожидая ответа.

— Стражник пусть сопровождает его, — поспешно добавил Флавий. И мужчины ушли, оставив в тихом дворе белесые дымы, растоптанные движением, стаю павлинов, сбившихся в кучу за колоннадой, и мерно мелькавшего на цепи красно-золотого зверя. — Проведите его во внешнюю комнату моих покоев, — отрывисто распорядилась Хаидэ и быстро прошла к выходу, не глядя на гостя-раба, мявшего в худых руках край грубого плаща.

8

Хаидэ медленно поднималась по узкой лестнице, глухо постукивали о ребра ступеней вшитые в кайму свинцовые бляшки. Снизу слышались крики мужчин и дудение флейт, быстрые шаги слуг, таскающих с заднего двора, от большого летнего очага, блюда с жареным мясом и кувшины с вином. С каждым шагом чуть выше и дальше от буйного веселья. По-настоящему буйным оно станет позже. Теренций пиры уважал и славился в городе умением шумно веселиться. Будут не только крики радости. Будет горький плач одной из приведенных девушек, шум ссоры, звон бьющейся посуды. Будут вопли на заднем дворе и в перистиле, где толпа бредущих, держась за подолы друг друга, веселых мужчин снова разобьет вдребезги одну из статуй. Что ж, поутру мрачному Теренцию будет о чем договариваться с городским ваятелем. В похмелье он громок и многоречив, жужжит, как большая муха и кусает словами всех, кого вспомнит больная от вчерашнего вина головой…