Княжна (СИ)

Шла тихо и быстро, не оглядываясь на удаляющийся к конюшням шум, и перед самым входом, уже готовясь открыть рот для суровых приказов страже, застыла, остановленная новым женским криком. Тот же голос, полный ярости. Почти как рык леопарда, готового скорее стереть себе шею до кости, чем остановиться, смирившись. И крик доносился оттуда, куда ушли пьяные.

Луна смотрела с неба, как женщина с растрепанными волосами стояла, решая, где же ей быть сейчас. Луна успела сдвинуться лишь на волос по темному небу, когда Хаидэ повернулась и побежала за скрывшейся в каменном коридоре процессией. Леопард зарычал ей вслед. Хрипло вскрикнул потревоженный павлин.

— Дай ее мне, Теренций! Убери лошадей!

— Нет! Мои кони умеют топтать копытами приползающих з-змей. И эту с-топчут. Степное отродье, грязная воровка!

— Правильно, князь! А мы будем смотреть, ахха!

Хаидэ, стоя за спинами полутора десятков мужчин, поднялась на цыпочки, пыталась разглядеть, что происходит в конюшне, освещенной дерганым светом факелов, которые гости поснимали со стен и теперь, рискуя поджечь друг другу волосы, тыкали светом куда-то под ноги жеребцов и кобыл.

— Иди сюда! Ид-ди, дочь аспида, ехидна, ползучая стерва!

Хаидэ, прижимаясь к стене, пробралась сбоку поближе. Мужчины, увлеченные зрелищем, не замечали ее, а ей были видны их профили, черные на фоне скачущего огня, похожие на тени животных, которых показывают детям на стенах руками, рассказывая им страшные сказки. Вытягивались и укорачивались носы, лбы убегали назад, тряслись губы.

В нескольких шагах от нее муж, подпрыгивая и отступая, держал в одной руке факел, а другую совал впереди себя, тыкая во что-то, невидное ей за нервными ногами серой кобылицы. Вот нагнулся, и снова раздался тот же крик. Хаидэ присела на корточки, вытягивая шею. За живым частоколом тонких лошадиных ног, привалившись спиной к плетеной стене стойла, лежала женщина. Лицо, залитое кровавым светом, поворачивалось за Теренцием, как цветок Гелиоса. Одной рукой она опиралась о вытоптанную землю, другую держала перед собой, защищая обнажившуюся грудь в лохмотьях. Ноги женщины, сомкнутые в коленях, были согнуты, и на одной штанине расплывалось черное пятно. Теренций, рассмеявшись, снова неловко ткнул рукой, в которой держал палку. Ощерившись, женщина вдруг сделала невидимое глазу движение, и палка очутилась в ее руке. Грудь обнажилась полностью, тяжело обвисая. Теренций охнул и, тряся рукой, отступил, валясь на собутыльников.

— Мне, дай мне девку! — ревел кто-то, не слушая и не следя за тем, что происходит.

— Она? Ударила меня! Меня? — хмель уходил из голоса водой в песок, оставляя взамен удивление, а поверх него — бешеную ярость.

— Моя рука! Это исчадие, эта степная крыса, ведь мне завтра писать пергамены-ы-ы?

Он закашлялся. Вытерев лицо задранным подолом, отдышался и сказал трезвым тяжелым голосом:

— Никто не возьмет ее. Слышали? Вы! Кроме моих собак и лошадей. Тварь заползла в мой дом, мой! Участь ее — быть затоптанной и разорванной псами.

— Ты не отдашь ее правосудию, ик, а? Ты должен! Я от-казываюсь в этом, я просве-, прос-, я культурный человек, из метроп-, -полии! Я…

— Молчи, Флавий. Слизняк, я могу многое рассказать о тебе. Из того, что ты когда-то болтал. О метрополии, друг мой. Стой и смотри. Молча! Просветителю — полезно.

Он обернулся, покачиваясь, смерил взглядом спорщика. Флавий промычал невнятное и смолк. Теренций возвысил голос:

— Ксанф! Приведи собак!

— Нет!

Хаидэ шагнула вперед и прикрыла глаза от света факелов, которые все направили в темный угол. Но тут же убрала руку от лица.

— Она заслуживает допроса и суда. Завтра. Ксанф, подними ее!

Большой раб, свесив руки, оглянулся на хозяина. Человеческие голоса смолкли, оставив в каменной коробке конюшни беспокойный топот и фырканье лошадей.

— Ты? Что ты? — держа факел на отлете, Теренций подошел к жене. Осмотрел с ног до головы, брезгливо дергая щекой.

— Посмела явиться к моим гостям? В таком виде? Ты хочешь из меня — посмещище? А? Что это?

Описал факелом круг, высвечивая домашний хитон, голые руки и колени, распущенные волосы и сбитую на одно ухо повязку.

— Ка-акой позор мне! Моя жена стоит тут, похожая на дикого зверя! Ты что, жрала сырое мясо в спальне, тоскуя по своим грязным дружкам из степей?

— Хватит, Теренций. Если ты хочешь убить ее, убей нас вместе. Или я завтра отправлюсь к архонту и поклонюсь ему.

Оттолкнув мужа, она обошла лошадь и встала, загораживая лежащую, мрачно глядя на искаженные лица столпившихся мужчин. В конюшне резко пахло человеческим и звериным потом, растертым зерном и кожаной сбруей. И, она принюхалась, внутри себя разделяя и расслаивая запахи, — травами дальней степи, смешанными с кровью и молоком.

Высокая фигура Даориция выступила вперед. Успокаивающе раскидывая руки, купец улыбался.

— Мы славно повеселились, Теренций, да будут дни твои освящены всеми богами олимпа. Пора готовиться к завтрашнему дню. Хоть колонии далеки от родины, но эллины гордятся своей демократией, разве нет? Эту женщину надо предать суду.