Княжна (СИ)

Ахатта сначала ничего не хотела говорить Хаидэ, боялась, та будет сердиться. Но Хаидэ любила подругу и верила ей. И Ловкого любила тоже. Объяснила подруге свои страхи, рассказала о мыслях. Попросила, глядя в узкие черные глаза:

— Крючок, кто же мне еще расскажет. Мужа я не знаю совсем. Может, и не полюблю никогда. А ты будешь далеко. Подари мне хоть слов об этом, — и вдруг заплакала, отворачиваясь и кривя рот.

Ахатта тоже поплакала вместе с ней. А потом рассказала. Говорила, забыв о слезах:

— Я даже не боялась, Хаи. Женщины говорили, будет больно. Было. Но и сладко было. Знаешь, как сладко? Как мед, только внутри. И хотелось Исму съесть и убить одновременно. Вырвать ему волосы и упасть на колени, чтоб целовать ноги. Обнять так, чтоб раздавить совсем, и облизать языком всего-всего, как корова теленка. А потом — спать, сплетя руки и ноги. И пусть что угодно. Пусть вместе убьют.

Хаидэ слушала, сжимая и разжимая кулаки. Вспоминала Теренция. Ей снова хотелось плакать, но сколько же можно воду из глаз лить. Кивнула и, прижимая к груди ладонь, сказала подруге слова благодарности.

Потом на Ловкого несколько дней так поглядывала, что он спросил:

— Ты чего, Лиса? Смотришь, будто я шерстью покрылся?

Ночами пыталась представить себя вместо Ахатты. С Исмой. Не очень получалось. Особенно вот, как корова теленка.

Больше Хаидэ ни у кого ничего не спрашивала. Махнула рукой, пересчитав ежиков в волосах, — долго еще. И вот оказалось, уже скоро ехать.

Скидывая на траву последний раскрытый стручок, Хаидэ кинула с ним и воспоминания, чтоб не мешали. Быстро встала, отряхивая руки, сказала через плечо Фитии:

— Пойдем, Нуба, плавать.

И побежала, не глядя, знала — он за спиной.

По степи шли рядышком. Хаидэ в детской еще одежде, в истертых любимых штанах и облезлых сапожках. Нуба — в одной набедренной повязке. Девочка фыркнула, вспомнив, как потешались они зимой, обрядив черного в меховые штаны и косматый короткий тулуп, что тут же треснул под рукавом.

Спустились на песок, в запах гниющих водорослей, что лежали неровной черно-зеленой лентой по краю воды. Красное солнце тонуло в море — завтра будет тихий день, без ветра. Размазывало свет по далеким легким облакам.

Хаидэ на ходу стаскивая рубаху и штаны, побросала одежду на камень и пошла в тихую воду, слушая сверчков за голой спиной. Не услышав шагов Нубы, обернулась. Тот, обхватив колени длинными руками, сидел на песке рядом с камнем, глядел в сторону.

— Нуба!

Поднял голову.

— Нуба, я красивая?

Черный раб кивнул и снова стал разглядывать розовые облака.

Девочка опустила голову, осматривая себя. Золотистая кожа с летним загаром. Грудь небольшая, круглая, соски розовыми горошинами. Живот. Если втянуть, то ребра аркой выступают. Женская шкурка внизу живота. На голове волосы светлые, а тут и под мышками выросли темно-рыжие, будто она и есть лиса, как дразнили ее друзья. Бедра — круглые. И коленки.

— Нуба! Идем плавать.

Плавно упала с головой в воду, хлопнула по дну ладошками, глядя, как расплывается клубочками потревоженный песок. Выпрыгнула, фыркая.

А Нуба уже тут, рядом. Зашли вдвоем глубже, Хаидэ уже по шею вода, а Нубе — чуть выше пояса.

— Покатаешь?

Взобралась на спину, обхватила руками-ногами, вдохнув, задержала дыхание, и нырнули. Раскрытыми глазами смотрела над курчавой головой, как медленно плывут в воде полосы света. Вынырнули далеко, где под ногами дна нет. Хаидэ смеялась, прижимаясь к широкой спине. И снова нырнули, еще глубже, в самую темноту.

Нахлебавшись вволю соленой воды, отцепилась, и рядышком поплыли обратно. Хаидэ плыла не торопясь, крутилась, мелькая в воде ногами, а то выворачивалась, ложась на спину и уходя под воду, чтоб через нее посмотреть на расплывчатое небо с дрожащими облаками. Не боялась устать, знала, если что, Нуба поддержит. Вода мягкая, теплая, как щенячий бочок, плавно гладила кожу, пахла свежей травой.

Нащупав ногой дно, девочка встала и пошла медленно к берегу, не оглядываясь.

«Вот сейчас» — застучало в голове. «Сейчас»…

Устроились на старом плаще, что всегда брали на берег с собой.

Нуба сел, вытянув длинные ноги. Хаидэ, набираясь решимости, валялась на животе рядом, рассматривала песок, по которому переливала вишневое тельце крошечная многоножка.

Резко села, опираясь мокрыми руками о сбитый плащ.

— Погрей меня, Нуба, — забралась на колени, прижалась. Нуба привычно обхватил ее руками, подбородок устроил на плече, среди мокрых волос. Затянул-забормотал заунывно в ухо, покачивая.

— Нуба, ты меня любишь? — спросила, глядя на красную ленту заката под темнеющим небом.

Обнял крепче, вжал в плечо подбородок.

— Как мужчина женщину? — она поерзала, прижимаясь к его мокрой повязке. Прислушалась, вспоминая, что там Ахатта рассказывала, про мужское?

Нуба замолчал, оборвав песню без слов. И она сидела молча, терпеливо ждала. Море тихо плескало мелкой волной в мокрый песок и тот, гладкий, как начищенный щит, отражал в себе засыпающие розовые облака.