Княжна (СИ)

А Князева, все ещё отчего-то неподвижная, так и осталась у порога. Дверь закрылась слишком громко, разбудила дремлющую медсестру; Аня же прислушалась к скрипу шин за порогом, стараясь даже не дышать. Шорох резиновых покрышек по гравию асфальта стих, почти не слышась за отчаянным криком подростка, какой всё бежал, зовя на помощь, вместе с тем всех по домам разгоняя…

А потом раздалась короткая автоматная дробь из трёх выстрелов.

Всё вокруг стихло. В первую очередь шумом отзываться перестало Анино сердце.

После долгих лет работы на одной и той же должности маму всё-таки повысили — если появление частных медицинских компаний, появившихся в России после распада Союза, можно было назвать «повышением». Но, как бы то ни было, Екатерина Андреевна Берматова своему долгожданному званию главного врача-акушера в платной клинике была очень рада.

Вместе с ней больше всех радовались Аня и Саша Белый, который под своё «крыло» взял роддом в Коньково, чтобы совсем точно обезопасить тётку от установок других рэкетиров. А те, наверно, носу бы побоялись сунуть на территорию бригады — авторитет Белова, Холмогорова, Пчёлкина и Филатова рос не по дням, а по часам.

И это, вероятно, чувствовала не только Москва, но и весь ближний круг бригадиров. Князева так уж точно это не только чувствовала, но и видела ясно.

Анна зашла в мамин кабинет, в котором бывала достаточно редко — мало того, что Екатерина Андреевна только как год перебралась на новое место работы, так и сама Князева редко появлялась в районе Беляево-Коньково, с девяносто первого года прочно обосновавшись в центре столицы.

На стенах кабинета висели какие-то грамоты и почётные листы, на части из которых возле имени мамы стояла фамилия «Князева», носимая покойным Аниным отцом и самой дочерью Берматовой. На столе валялись многочисленные дела и папки. У стены напротив стояла кушетка, спрятанная со стороны двери белой ширмой.

Князева положила сумку на стол. Мама щёлкнула чайником, а сама подошла к небольшой раковине у входа, взглянула на себя в зеркало с усталостью бескрайней, умыла лицо.

— Чай будешь?

— А кофе есть?

— Я тебе что в детстве говорила? — тётя Катя хмуро зыркнула глазами в зеркальную гладь, прежде чем прополоскала рот водой из-под крана. — Кофе вредно для сердца!

— Меня в сон клонит.

— Так поспи, кушетку никто не выносит отсюда. Хочешь, подушку найдём в кладовой?

— Я и без того днём на диване заснула, — хмуро подметила Анна.

Мама выразительно хохотнула то ли в удивлении, то ли в веселье, дочери не ясном. Акушерка прокрутила кран, стряхнула капли с рук, брызгая на стены и зеркало, Князеву вынуждая поморщиться от небрежности.

— Что, кавалер по ночам спать не даёт?

Девушке показалось, что её по лбу щёлкнули, отчего мозг в голове по стенкам черепа застучал глухо. Язык к нёбу прилип, будто клеем смазанный; Анна, шире распахнув глаза, смогла только пристыжено воскликнуть:

— Мама!

— Да ладно тебе, — не смущаясь совершенно ни взора Князевой, ни темы, куда какими-то косыми дебрями зашёл их разговор, тётя Катя махнула рукой. Последние капельки с её ладоней долетели до лица Ани и едва ли не испарились сразу же — вот каким горячим было лицо девушки.

Мама же села за свой стул, упёрлась локтями в деревянную поверхность и, чуть закатывая глаза, проговорила:

— Вот чего ты стесняешься? Ни о чём безобразном я же тебя не расспрашиваю. Вещи это… совершенно естественные, а ты всё, как в четырнадцать лет, кудахчешь, всё «мама-мама!..».

Анна выдохнула через рот, одним этим действием на все восклицания мамы отвечая, и отвела взор в сторону электрического чайника. Объяснять, что личная жизнь Князевой касалась только её одной, девушка не захотела — за два года, отделившие Аню от окончания рижского филфака до сегодняшнего момента, она поняла, что мать попыток залезть ей в душу не отставит всё-равно и всяческими способами попытается узнать, что к кому Князева чувствует, что от кого хочет.

Потому, что человек такой.

Тонкий голос в черепной коробке Ани отозвался гаденьким шепотом, предполагая ядовито, что девушка бесилась так только потому, что мама прямо в точку едким вопросом попала. Ведь Пчёла в ночь на двадцать девятое число действительно Князеву любил…

Да так, что у него, вероятно, до сих пор спину саднило от царапин, а у самой Анны ноги дрожали в подколенных связках.

Девушка подобралась в кресле от догадки, кольнувшей под рёбра кончиком ножа, и настырно вперила взгляд в синий пластик чайника, не планируя оборачиваться к маме лицом. По крайней мере, до тех пор, пока вода не вскипятится.

Но интерес Берматовой уже потух. Она теперь сидела напротив, в почти что тишине перебирала какие-то записки на своем рабочем столе. Половину от бумаг мама, не глядя, скинула в мусорное ведро.

— Роды тяжелые были?

Акушерка только приподняла взгляд, не задирая подбородка, ответила, чуть помедлив:

— Тяжелые, — а потом, снова дав себе какие-то секунды на «подумать», добавила: — Любые роды, начинающиеся раньше положенного срока, тяжелые.