Княжна (СИ)

Князевой показалось, что, будь у неё в руках что-то стеклянное, то она бы бросила обязательно в стену предмет, чтобы хоть за грохотом бьющегося стекла скрыть недовольство; можно подумать, она больно что понимает в тонкостях послеродового периода!..

— Какую сладость тогда надо? — перевела дыхание Анна в явной тяжести, крепче сжимая брелок от связки ключей.

— Пастилу можно. Печенье, но, главное, не сдобное! Что ещё?.. Кисломолочки ты у неё, наверно, не найдёшь, но, в случае, если будет что — кефир или, того лучше, пастеризованное молоко, — захвати обязательно, — проговорила Екатерина Андреевна, чуть помолчала и подытожила: — Всё, пожалуй. Справишься?

— Справлюсь, — буркнула Князева и уже думала двинуться в одиночестве к выходу из роддома, как мать поднялась из-за стойки регистратуры и зашаркала кроксами по плитке.

Она потрепала дочь по плечу, по тонкому свитеру, и нахмурилась:

— Ты бы хоть мою куртку взяла, чтоб до дома дойти. А там уже бы пальто старое своё надела, раз на работу без верхней одежды мотаешься!..

— Я на метро, не замёрзну. Стрелой — туда-обратно.

— Одну станцию, что ли, не пройдёшь?

Князева этот вопрос оставила без ответа и только быстрее застучала каблуками, какими всё-таки надеялась не очень громко ступать, дабы никого не разбудить случайно. Мама, к удивлению самой Ани, не стала новыми вопросами сыпать или за плечо трясти в ожидании ответа.

Только вороватым движением, суть которого девушка понять не смогла, обернулась за своё плечо и сказала громким шепотом:

— Ты записку Ольке в продукты положи. Чтоб «типа» от Сашки.

Тогда Анну будто окатили ушатом ледяной воды. Предсердия и желудочки сердца дрогнули, как от удара под дых, и девушка поняла в горечи, открывающей глаза, для чего мама оглядывалась по сторонам. Боялась, видимо, что Белова, по классике жанра, в самый неподходящий момент выйдет из палаты и услышит вещь, что для неё должна была остаться в тайне.

Князевой на плечи упала тяжесть, какой не держали на себе Атланты.

— Думаешь, стоит? — спросила девушка. Не договорила своего вопроса, но мама и без того все опасения её поняла. Дёрнула щекой чуть ли не в раздражении и ещё сильнее голос понизила, невесть кому и на кого жалуясь.

— Она всё, пока ехала со схватками, спрашивала о Белове: прилетел ли, знает ли… Ночью тоже, где-то в третьем часу, во время обхода пыталась узнать, в курсе ли Сашка, что батькой стал, — призналась Берматова и подхватила дочь под локоть, чуть медленнее вынуждая идти по коридору.

До двери осталось совсем немного.

Анне вдруг захотелось завыть.

— Если до того улизнуть от ответа получалось, то сейчас… Не выйдет. Дай Бог, Тома рано приедет, ещё время потянет разговорами своими, но, всё-таки, Ань, лучше перестраховаться. Накалякай там что-нибудь, а? — протянула мама, чуть ли не укладываясь на плечо Князевой. — Что «люблю-целую», «спасибо за сына»…

— Я постараюсь, — проскрипела зубами Анна. Пальцы обвили ручку и почти дёрнули на себя дверь, но Князева обернулась почти у порога.

Она на мать с прищуром посмотрела, будто так насквозь могла Екатерину Андреевну прочесть, и поставила условие:

— Ты Белову звони по возможности.

Голос дрогнул, когда акушерка в таком же прищуре наклонила к дочери голову, а сама Аня вдруг в волнении каком-то объяснять стала свои слова:

— Ведь, буча с переворотом чуть утихла; если их утром загребли, то, в принципе, спустя сутки должны отпустить…

— Буду, — кивнула в усталости Берматова. Анна думала сказать, чтобы мама сразу, как узнала бы что новое, сразу с ней связалась, но в лицо Екатерине Андреевне посмотрела. А во взгляде у неё прямо-таки читалась фраза из разряду: «ну, когда ты уже пойдёшь?».

И тогда Князевой расхотелось просить о вещи, какую могла счесть за самоунижение, и резко распахнула дверь.

Свежий воздух, бодрящий приближающимся октябрём, порывом смыл желание сжать веки вплоть до белизны перед глазами.

Девушка пожалела тогда чуть ли не впервые за всю осень, что в сумку какой-нибудь кофточки — даже самой лёгкой, тонкой — не положила. От дыхания изо рта вылетали клубы пара, быстро развивающиеся.

Анна скрестила руки на груди, вжала в плечи шею и направилась, не задерживаясь для прощаний, к ближайшей станции.

Ноги почти не сгибались ни то от холода, ни то от странного чувства, описать которое Князева бы не смогла, даже если бы очень захотела. Но, если сравнивать с чем-то, то такое, наверно, испытывали люди, боящиеся испортить какой-то момент. Анна не хотела рушить тишину утра тридцатого сентября даже дыханием, когда, обнимая себя за плечи, шла по дороге к метро.

Девушка прижала подбородок к ключицам, чтобы горла не застудить, и оттого взглядом упиралась в носки ботильонов, которые, вероятно, после дня рождения Вити, придётся поменять на демисезонные ботинки. Дорогу она знала хорошо, на погоду насмотрелась через окно маминого кабинета — оглядываться по сторонам было совершенно лишним.