Витя закусил внутреннюю сторону щеки, а, когда Аня с комода соскочила, на пол опускаясь, поцеловал её снова. На этот раз — украдкой, словно их застукать кто мог в её пустой квартире. Князева едва успела понять, что Пчёлкин опять наклонился, губами к ней прижался, так Витя сразу ушёл. Толкнул дверь, не запертую на замок, обернулся на самом пороге.
Не позволил девушке серьёзным взглядом себя проводить. Напоследок он Ане подмигнул озорно — примерно так же, как день её прилёта в Москву — и только потом вниз по лестнице поспешил, уже продумывая, какими лучше дорогами проехать, чтобы к «Курс-Инвесту» приехать в срок.
Анна осталась в квартире. Заперла дверь и сразу же прижалась к ней лопатками, едва ли в состоянии стоять твёрдо на ногах. Она моргнула тяжело, словно события последних десяти минут обухом по голове её огрели, оглянулась по сторонам.
Князева зацепилась взглядом за стопку книг с иностранной классикой, корешки которых, вероятно, успели пропахнуть сигаретами Пчёлкина.
Бабочки в её животе с некой осторожностью взмахнули крыльями, выходя, наконец, из долгой спячки.
1991. Глава 10
Остаток четверга Анна проводила за чтением «Похитителей», подгоняя себя новыми книгами, которые ждали её на полке и звали всё к себе, приглашая, наконец, погрузиться в них с головой.
А пятницу Князева сидела, как на иголках, почему-то став уверенной, что с ней Пчёлкин попытается встретиться.
Приедет, как-то свяжется, и они проведут время вместе. Возможно, поедут на Патриаршие пруды, где около семидесяти лет назад гулял, вдохновляясь на написание «Мастера и Маргариты», Булгаков, а, может, по Арбату гулять направятся. Или, наоборот, уедут куда-нибудь за черту города, попивая чай из термоса и возвращаясь поздно ночью, слушая «Savage».
Только вот последний рабочий день в неделе прошел в одиночестве, которое Князева старательно пыталась убить компанией главных героев романа Буссенара. Девушка страницы перелистывала, но понимала, что не смогла бы и строки даже на родном языке прочитать, что уж было говорить про чужой; прямо на её глазах французские конструкции распадались на бессвязные слова, а те, в свою очередь, разбивались на буквы.
Анну тошнило. Она пыталась отогнать мысли дурные, себе утверждая, что Пчёлкин может быть занят — «да и не обязан он с ней всё свободное время проводить, у него своих дел полно может быть…». Только все эти доводы казались неубедительными по сравнению с шепотом вдруг пробудившейся неуверенности, что так и шипела змеей, чёртовой анакондой, какую Князева в глаза ни разу не видела:
«Ты слишком многого захотела. Не думала, что ли, что Витя от скуки всё это затеял? Ведь ты ему отказала. Вдруг принципиально ему стало твоего расположения добиться? Добиться, а потом откинуть…»
«Что, думаешь, ты вся такая из себя? Единственная, неповторимая и непревзойденная ни одной другой московской девчонкой? П-хах, глупая Князева!..»
Девушка закрывала уши, словно думала, что не услышит так мыслей своих, но это не помогало особо. Стены гостиной от молчания, бесцельного сидения в квартире будто сужались; её волнами захлёстывала тоска. Отчего-то ещё Аня в голове своей и сталкивалась с попытками Пчёлкина как-то оправдать, и попытки эти быстро разбивались морской пеной о злость на Витю, что как сквозь воду канул, на саму себя.
И так по кругу…
Анна захлопнула книгу, когда осознала, что один и тот же абзац уже трижды читала, но никак не могла понять, о чем там думал Сэм Смит, под каким углом держал кирку и для чего вообще полез в пещеру с драгоценными камнями. За окном её спальни уже давно стемнело, только фонари от козырька подъезда свет отражали. Часы в ночных сумерках едва ли можно было разглядеть.