Княжна Тараканова

Современники же имели разные мнения на этот счёт, как и по поводу её внешности. «Росту она среднего, сухощава, статна, волосы имеет чёрные, глаза карие и несколько коса; нос продолговатый с горбом, почему и походит лицом на италианку», — по-военному коротко описал облик своей подопечной следователь по её делу фельдмаршал А. М. Голицын, в юности служивший в качестве волонтёра в войсках Австрийской империи на Рейне, а потому имевший представление о сопровождавших армию дамах разных национальностей. Но о возрасте пленницы он ничего сказать не мог. Ещё одно описание самозванки дал польский посол в Ватикане маркиз Античи, встречавший её в Риме: «Она вообще миловидна, очень стройна, имеет грудь прекрасную; бела отменно, лицо её оживлено нежным румянцем, но немного обезображено тем, что она левым глазом коса», — но также не упомянул о возрасте собеседницы.

В 1911 году в майском номере художественного журнала «Старые годы» историк и знаток живописи А. А. Голомбиевский опубликовал загадочный портрет молодой женщины с вуалью, закрывающей нижнюю часть лица, одетой не то в тюремное платье, не то в маскарадный костюм. Портрет принадлежал тверскому коллекционеру П. Ф. Симеону, утверждавшему: на нём изображена именно «княжна Тараканова», а писал её, как указывала надпись на обороте холста, художник «Григорей Сердюков 1770 году октября 19 числа в С.ПБурге». Голомбиевский резонно усомнился в такой атрибуции, поскольку в 1770 году самозванка не могла позировать художнику в столице Российской империи. Он предположил, что изображённый на картине персонаж в восточной одежде, скорее всего, является действующим лицом французской оперы «Калмык», которая как раз в этот день шла в «Оперном доме» и которую слушали императрица и её гость — принц Генрих Прусский^{36}.

Спор так и остался неразрешённым, тем более что полотно было впоследствии утрачено, а о самом художнике известно весьма немногое. Григорий Сердюков (1745—?) в 1760 году поступил на службу в Канцелярию от строений учеником третьего класса. Через несколько лет он был «аттестован во второй класс живописцем с прибавкой жалования», служил в той же самой канцелярии, пока не стал «вольным художником». До нашего времени дошло всего около полутора десятков работ живописца, среди них — портреты государственных мужей (канцлера А. П. Бестужева-Рюмина, адмирала И. Л. Талызина, генерал-аншефа Р. И. Воронцова, сенатора И. И. Воронцова, графа П. И. Панина) и прекрасных неизвестных дам.

В начале XX века имелось ещё одно изображение самозванки, которое Голомбиевский считал более достоверным, хотя и эта атрибуция подтверждалась лишь семейным преданием. В собрании двоюродного дяди императора Николая II, великого князя Николая Михайловича, хранился сделанный неизвестным зарубежным мастером из итальянского мрамора барельефный профиль миловидной дамы с высоким лбом и изысканной причёской. На обороте барельефа предыдущим владельцем была вырезана надпись: «Головка княжны Таракановой, привезена из Италии, досталась от бабушки Анны Феодоровны Орловой, дочери графа Фёдора Григорьевича Орлова и племянницы графа Алексея Орлова-Чесменского[2], от которого она головку и получила. А. Ф. Орлова вышла замуж за моего родного деда сенатора Александра Николаевича Безобразова, прямой внук которого я сам, Николай Фёдорович Безобразов». Если признать это изображение подлинным и сделанным с натуры, то заказать его изготовление мог либо Кароль Радзивилл, либо Алексей Орлов. Впрочем, в реляции Екатерине II граф упомянул, что преподнёс «княжне» свой портрет; следовательно, она могла сделать ему ответный подарок. Не исключена также возможность того, что Орлов захватил мраморную вещицу в Пизе, обнаружив её при обыске дома своей пленницы.

Все остальные биографические данные, представленные князем Голицыным Екатерине II, известны только со слов его подследственной: «Имя ей Елизабета, от роду двадцать три года; какой она нации, в котором месте родилась и кто её отец и мать, того она не знает. Воспитана она в Голштинии, в городе Киле, у госпожи Перет или Перан, однакож подлинно сказать не помнит; тамо крещена она в самом младенчестве в веру греческого исповедания, а когда и кто ее крёстный отец и мать, не знает».

«В Голштинии, — показала арестованная, — жила она до девяти лет, и когда пришла в смысл, то спрашивала иногда у своей воспитательницы, кто её отец и мать, однако она об них ей не сказывала, но говорила только, что она их скоро узнает. По прошествии сказанного времени воспитательница её послала её из Киля, с одною женщиною (коя родом из Голштинии, а именем Катерина), при ней с самого начала в няньках находящеюся, и с тремя человеками мущин, — а какой они нации и что за люди, не знает — в Россию, куда она и ехала чрез немецкую землю, Лифляндию, Петербург и далее, нигде не останавливаясь, даже до границ персидских.