Княжна Тараканова

Митя тихо лежал здесь, закинув руку за красивую в светло-русых кудрях голову. Его странно заострившееся миловидное лицо, с чуть видными усиками и пробивающеюся бородкой, точно улыбалось, а полуоткрытые голубые глаза пристально и строго глядели куда-то далеко-далеко, где, очевидно, было столько нездешнего, чуждого людям счастья.

XIII

Комнаты огласились плачем. Митя Усов скончался.

В зале, на том же столе, где с вечера гостеприимно пыхтел самовар и пахло калуфером и смолкой, лежал в мундире покойник. Плотники в сарае ладили гроб.

Ожидали из Бородина старика священника, который крестил Митю и подарил ему голубей. Покойника уложили в гроб; в головах зажгли свечи. Ефимовна, впереди крестьян, с горьким плачем молилась, простираясь перед гробом. Заходившее солнце косыми лучами светило в окна залы. Русые и черные головы бородатых и безбородых крестьян усердно кланялись в молитве.

«Соколик ты мой, не пожил, – думала Арина. – И ружье по твоему заказу наладили, и пистолеты… Вырыли яму тебе в саду, где ты ребенком бегал, тут же, невдали от дома, на холму… далеко с него будет видна твоя могилка…»

Нанятый фельдшером до Москвы возница во дворе ладил обратно свою телегу. Фельдшер рассчитывал добраться к ночи до Колоцкого монастыря, чтобы оттуда возвратиться к наступавшей армии. Подъехал священник. Начали служить панихиду.

За деревьями, у мельницы, в это время показались какие-то всадники. Мелькали лошади, пики, кивера.

– Батюшки светы, французы! – крикнул кто-то во весь голос у сарая.

Поднялась суета. Дали знать в дом. Крестьяне, выбежавшие оттуда на крыльцо, увидели во дворе кучку военных. То были казаки. Впереди их ехал усатый, седой и плотный, с черными бровями, саперный офицер.

– Кто здесь хозяева? – окликнул офицер мужиков. – Доложите господам.

– Старик хозяин, ваша милость, за Волгой, а молодого привезли раненого из армии… утречком кончился здесь! – ответил Клим с поклоном. – Это служим панихиду…

Офицер набожно перекрестился.

– Ишь крестится, – шептали мужики, – не француз, нашей веры.

Офицер слез с коня и с казачьим урядником вошел в дом.

По окончании панихиды он отозвал Клима в сторону.

– Ты староста?

– Так точно-с, – ответил, гордо выпрямляясь, Клим.

– Ну, вот тебе, староста, приказание, – негромко объявил офицер. – Скоро, может быть, даже завтра… здесь, в окрестностях, явится вся наша армия… будет большое сражение.

Клим побледнел и понурил голову.

– Усадьба ваших господ не на месте, – продолжал офицер, – ее велено снести… Да ты слушай и сообрази – велено немедленно… сегодня же… На том вон холме, у Горок, поставятся пушки, будет батарея, может, и большой редут… а дом и усадьба ваших господ – под выстрелами, будут мешать… понял?

– Не на месте! Под выстрелами! – удивленно, топчась ногами, проговорил сильно озадаченный Клим. – Но куда же снести и легкое ли это дело?

– А вот увидишь, – строго проговорил сапер, сдвигая черные кустоватые брови.

– Наши же хибарочки, избы? Всего семь дворов… куда их? Экий разор!

– Ваши внизу, под горой: посмотрим, может, еще и останутся.

– А покойник? – спросил, озираясь, Клим.

– Отпеть, да с богом и хоронить. Только живее! смеркает! – торопливо заключил, не глядя на него, офицер. – Прежде же всего удали баб… этого вою чтоб поменьше…

Клим объявил приказ Арине. Убитая горем, растерянная старуха остолбенела.

– Батюшка, ваше благородие, – вскрикнула она, падая в ноги офицеру, – не разоряй! Мне заказан господский дом; может, они, лиходеи, и так еще уйдут… Куда вынести, где спрятать экое господское добро? Сколько накоплено, нажито! Отцы ихние, матери хлопотали…

Офицер, с досадой подергивая усы, отозвал в конец залы священника и фельдшера. Размахивая руками и сердито смотря куда-то в сторону, как бы грозя там кому-то, он переговорил с ними и вышел. Священник велел дьячку опять зажечь свечи и облачился. Началось отпевание. Покойника наскоро вынесли и опустили в могилу. Пока его зарывали, велели запрячь старую господскую бричку, одели обеспамятевшую Арину в шубейку, посадили ее в бричку с Феней и с фельдшером и отправили в Любаново. Близился вечер.

– Там тебе, бабушка, будет спокойнее, – утешал ее фельдшер, – с богом! Я вас туда провожу. Господа сберегут вас, а то село, слышно, в стороне, не под пушками…

– Жгите, голубчики, жгите, коли на то воля господня! – причитывала, уезжая, Арина. – Не один усовский дом погибнет; всем нам гибель и смерть…

Бричка и телега спустились в околицу.

– Ну, а теперь ты, староста, и вы, ребята, слушать! – обратился офицер еще строже к Климу и мужикам. – За работу, да живее… выносите, прячьте, куда знаете, добро вашего господина, да и ваше… сроку вам час, много два… а там соломы, огня!

– Родимые, да что же это, – заголосил кто-то из толпы мужиков, – толковали о врагах, а тут свои…

– Бунтовать? – крикнул офицер. – Против воли начальства? А виселица? Ларионов, вяжи его!..