Княжна Тараканова и принцесса Владимирская

— Не знаю. Я бы все сказал, но не знаю. Все, что знаю, я сказал, больше ничего не знаю. Но обвенчайте нас, и я хоть сейчас дам подписку, что добровольно обрекаю себя на вечное заключение в этой крепости, если по каким-либо высшим соображениям нельзя даровать ей свободу. Я готов все принести в жертву для нее, только не разлучайте нас.

Князь Голицын пошел в каземат, где содержалась пленница. Она была так слаба, что не могла подняться с постели. Фельдмаршал начал разговор с нею строгими упреками за то, что она обманула его: обещалась рассказать всю истину о себе, а написала такой же вздор, как и прежде. Совершенно изнеможенная смертным недугом, пленница не возражала, но слабым голосом клялась фельдмаршалу, что все написанное ею истинная правда, что она не знает, кто были ее родители, и больше того, что прежде говорила и писала, по совести не может ничего сказать.

— Вы католического исповедания? — спросил ее князь Голицын.

— Да, я должна держаться этого исповедания.

— Почему?

— Потому что обещала это моему мужу, — отвечала пленница.

— Мужу? Вы замужем? Кто же ваш муж?

— Князь Филипп Лимбургский. Впрочем, я еще не присоединена к римской церкви и ни разу не приобщалась по католическому обряду.

— Почему же вы прежде хотели иметь духовником священника греко-восточного исповедания?

— В моем отчаянном положении я часто не имею полного сознания о том, что говорю.

Добрейший князь Александр Михайлович был рассержен неудачей своих расспросов. Он строго сказал пленнице:

— Так я вам не пришлю ни греческого, ни католического духовника. Слышите вы это?

— Не пришлете, так и не нужно, — равнодушно отвечала больная.

Фельдмаршал замолчал и через несколько времени спросил пленницу:

— Зачем же вы прежде не сказали мне, что вы супруга князя Лимбургского?

Она не отвечала на это ни слова Голицын опять спросил:

— Вы с князем Лимбургом венчались по церковному обряду?

— Мы священника не призывали, — отвечала пленница, — но князь Лимбургский дал мне торжественное обещание жениться на мне и в виде залога совершил в мою пользу запись на пожизненное владение принадлежащим ему графством Оберштейн.

— Знает ли князь о вашем происхождении?

— Столько же, как и я сама.

— Кто же знает?

— Помню, что старая моя няня Катерина в детстве моем говорила, что мой учитель арифметики Шмидт да еще маршал лорд Кейт знают, кто мои родители.

— Какой маршал Кейт? — спросил Голицын

— Брат того Кейта, который служил в русской армии во время войны против турок.

— Вы знали лично генерала Кейта?

— Нет, я его не знала, но брата его, лорда Кейта, видела один раз и то мельком, проездом через Швейцарию, куда меня маленькую возили из Киля. От Кейта я получила и паспорт на обратный путь. Помню, что у него жила турчанка, присланная ему братом его из Очакова или с Кавказа. Она воспитывала несколько маленьких девочек, вместе с нею взятых в плен; они жили при ней и после. Я видела ее и с девочками после смерти лорда Кейта, проездом через Берлин. Турчанка жила тогда в Берлине. Хоть я и знаю, что я не из числа воспитывавшихся у ней девочек, но очень может быть, что я черкешенка. Наверное же ничего не знаю о моих родителях, но позвольте мне написать письмо к друзьям моим, они постараются собрать сведения о моем рождении. Они сделают это.

— Это совершенно бесполезно, — заметил князь Голицын. — Лучше вас самих никто не знает о вашем происхождении, только вы говорить не хотите. Но я знаю, кто вы, я имею явные на то доказательства.

— Кто же я? — приподнявшись и устремя испытующий взор на фельдмаршала, сказала пленница.

— Дочь пражского трактирщика.

Больная вскочила с постели и с сильнейшим негодованием вскричала:

— Кто это сказал? Глаза выцарапаю тому, кто осмелился сказать, что я низкого происхождения!

— Признайтесь однако, что вы провели детство в Праге? — сказал князь Голицын.

— Никогда я там не бывала, — ответила пленница.

Силы оставили ее, она упала на постель.

Когда пленница несколько успокоилась, князь завел речь о Доманском. Она слушала равнодушно, но когда Голицын сказал, что Доманский неотступно просит руки ее, и что если она хочет, может выйти за него замуж хоть в тот же самый день, пленница засмеялась.

— Этот жалкий человек! — сказала она насмешливым тоном. — Да ведь он совершенно необразован! Ведь он порядочно не знает ни одного языка! Помилуйте! Возможно ли это?

Принцесса забыла "Мосбахского незнакомца", забыла и то, что в Рагузе подавала Доманскому большие надежды на свою руку.

Попавший в сваты фельдмаршал уговаривал пленницу не пренебрегать предложением Доманского, которое при настоящем ее положении должно считаться очень выгодным.

— Я бы вам дозволил видеться с ним без свидетелей и переговорить обо всем, что считаете нужным, — сказал он ей.

Пленница отвечала решительным отказом. Она не хотела видеть Доманского и сказала, что и в таком случае не могла бы выйти за него замуж, если б этот поляк по своему образованию и развитию более подходил к ней, потому что дала клятву князю Филиппу Лимбургскому и считает себя уже неразрывно с ним связанною.