Княжна Владимирская (Тараканова), или Зацепинские капиталы

Это заявление сделал мужик в сером зипуне, стоявший в Жигулёвских горах на берегу Волги, перед одной из самых непроходимых трущоб, загороженной ещё рогаткой, в то время когда рогатку эту хотел сдвинуть пробиравшийся по тропинке мужик с лошадью в поводу.

   — А рази нельзя? Голубчик, пропусти, дюже нужно! — отвечал мужик, молодой парень, в отличной суконной безрукавке, красной рубашке и поярковой шляпе с павлиньим пером. Он вёл за собой под уздцы дорогого заводского коня в тонком суконном чепраке, но без седла!

   — Пошёл! Говорят, нельзя, и уходи, пока жив! Что мне, из-за тебя свою шкуру подставлять, что ли?

   — Что ты, Бог с тобой? Мне крайне нужно! Я поднесу, коли пропустишь, право! Вот в воскресенье на базаре, как придёшь, так и иди прямо к Заворухе, я угощу!

   — Убирайся ты к дьяволу с твоим угощением! Что у нас, вина мало, что ли? — замахиваясь толстой суковатой палкой, говорил сторож. — Да и какой леший носит тут вас, чертей? Чем бы дома сидеть да около баб своих греться, а они куда тоись ни на есть в самую преисподнюю лезут! Ну куда ты? Зачем лезешь? Тут и пути никуда нет!

   — Мне можно самого-то вашего набольшего повидать?

   — Набольшего, ишь ты! Так он тебя к себе и пустит! А пустит, так рази тебе охоче на первой осине висеть да ногами болтать!

   — За что же? Ведь я ему не супротивство какое оказываю, а вот коня ему веду.

   — Да ты из каких?

   — Из беглых.

   — А, это другое дело! Коли из беглых, да ещё с конём, то погодь маненько, я те проведу!

И он как-то особо свистнул.

Через секунду свист отозвался, и к разговаривавшим подошёл другой мужик, зевая и почёсывая затылок, тоже с дубиной и широким ножом за поясом.

— Чаво тебе?

   — А вот поглядь здесь, я парня к Перфилычу сведу. Из беглых, атамана видеть хочет, коня в дар ведёт.

   — Ладно! Только повороти скорей, а то мочи нет как спать хочется!

Новые знакомцы направились в густоту леса. Но через несколько минут они снова были остановлены, снова нельзя!

   — Что так?

   — Атаманы совет держат! Да ты к кому?

   — К Перфилычу. Вот новенького веду, из беглых! Набольшому-то коня привёл!

   — Постой, велю сказать.

   — И опять свист, опять нужно ждать, и опять явился подсменный, которого посылают сказать Перфилычу, что вот, дескать, так и так, новенький пришёл, с конём атаману в подарок.

   — Ты отчего бежал-то? — спросил стоящий на стороже мужик, вырезая себе дубину из толстого сука дикой яблони, который перед тем срезал.

   — Умирать не захотелось: драли до полусмерти и хотели снова начать.

   — А драли-то за что?

   — Случай такой пришёл. Я был конюхом, вон за энтим самым жеребцом смотрел, а тут...

Но Парфёну — читатели, разумеется, угадали, что это был он, — не удалось рассказать историю своего побега. Его потребовали к атаманам.

Атаманы в это время сидели на прогалинке, подле потухавшего костра. Перед ними на траве стоял небольшой, с дном выбитым бочонок мадеры, из которого каждый зачерпывал, когда хотел, небольшой, должно быть унесённой с чьей-нибудь барской кухни, железной чумичкой, или половником.

Атаманов было четверо. Двое из них нам знакомы. Один — известный нам детина, поджидавший на Дону ограбить кого-нибудь, чтобы поесть. Другой его крестовый младший брат Перфилыч, с кем они попа грабили. Остальные двое нам незнакомы, но мы ещё будем иметь случай с ними познакомиться. Оба человека молодые, крепкие, и видно было, что не над многим задумаются. Одного звали Толкачевым, другого Твороговым. Оба казаки из Яицкой слободы.

   — Ну, какое это вино? Только слава, что заморское! — сказал Перфилыч, допив половник и опуская его в бочонок. — И не забирает вовсе, хоть весь бочонок выпей. То ли дело наше-то, расейское, от того хоть кто оживёт.

   — Какое тут, к чёрту, оживление! Вот купца бы ограбить, так это оживление. А то ножи заржавели! — сказал Толкачев.

   — Да и это вино, худо ли оно, хорошо ли, скоро всё выйдет, а другого нет, — заметил Творогов.

   — Ну, за вином дело не станет, — отвечал Толкачев. — Пойдём любой кабак разграбим — и дело в шляпе, и водка в запасе!

   — Да, чтобы в лесу напиться, а в тюрьме выспаться. Нет, это не дело, господа атаманы, — сказал наш детина. — Мы силы не набрали ещё столько, чтобы прямой рукой что нам нужно брать. Вот когда силу заберём, другое дело!

   — Так что ж, без вина так и быть? — спросил Перфилыч.

   — И без вина посидишь, когда в лесу тетерева обойти не умел. Эдакая благодать: помещица в два возка ехала; то-то добра, думаю, было! — заметил Толкачев задумчиво.

Детина молчал.

   — Да когда никто и не подумал на помочь прийти! Ну, ты, Сидор Иванович, пущай, за делом ходил; а они что? Нажрались себе водки, да им и трава не расти! А всё как-никак, а с барыней-то четверо людей да две бабы было; одному-то и не было сподручно.

   — Да, братцы, это точно. Так нельзя! Нужно единство, нужно послухание наблюдать! А то один днём хочет в село идти кабак грабить, другой упущает старуху оттого, что ему помощи нет. Это неладно. Надо как-нибудь уладить сообща.