Княжна Владимирская (Тараканова), или Зацепинские капиталы

Али-Эметэ начала его тут же читать, как бы показывая тем, что она выше опасений. Письмо было написано по-немецки и начиналось:

«Любезный Христенек!

Не всё, что думается — пишется, не всё, что желается — высказывается. На Бога грешно роптать, я хорошо поставлен; но нельзя сказать, чтобы не желал большего. Нужно поговорить, условиться лично, а тогда, пожалуй, и манифестик пригодится. И на медведя идут, так вперёд обговариваются да обусловливаются; а тут что твой медведь! Честь честью, а дело делом; в деле же патриотизм сам собой выплывает. Поэтому нужно прежде всего спеться и увериться в том, что есть, и в том, что должно быть». Письмо было подписано самим графом, и, кроме того, к нему была приложена его гербовая печать.

   — Так что же делать? — спросила Али-Эметэ.

   — Ехать в Пизу и видеться с графом.

Али-Эметэ молча качала ножкою.

   — Я бы поехала, — сказала она, — но, признаюсь, я не в средствах, у меня есть долги...

   — Об этом не беспокойтесь, Джекинс всё заплатит и денег, сколько нужно, даст.

   — Мне нужно, по крайней мере, 2 тысячи золотых.

На другой день Джекинс привёз ей 2000 золотых, и Али-Эметэ, щедро одарив всех, в том числе и аббата Рокотани, в трёх роскошных экипажах выехала из Рима. А Джекинс стал уплачивать её римские долги. Пришлось заплатить 11 000 червонных.

«Если прибавить к ним 2000 последних, да 3500 кардинала Альбани, да хоть тысячу или две посторонних, то выйдет всего семнадцать или восемнадцать с половиной тысяч золотых, — рассчитывал Джекинс, принимая в основание выдачи, сделанные по приказам кардинала Альбани, графа Льяняско, аббата Рокотани и других. И всё это в три с половиной месяца! Ай да барыня! Это именно всех богатств Персии недостанет! — сказал Джекинс. — Впрочем, моё дело сторона; я обеспечен, вполне обеспечен...»

Христенек ехал за Али-Эметэ следом.

V РУССКОЕ УДАЛЬСТВО

Приняв главное начальство над эскадрами, Орлов созвал к себе командиров и старших офицеров со всех судов.

— Господа, я не моряк, но я русский, и думаю, что стыд и срам будет русскому имени, если мы станем прятаться от турок, сколько бы там их ни было. Поэтому, господа, мой взгляд такой: увидал турка, не рассуждай, а гонись и бей! Как гнаться, как бить, это вы лучше меня знаете! Одно, что я знаю, — что победа в воле Божией. Будет угодно Богу, бригом эскадру побьёшь! Не даст Бог победы, что делать? Живьём не сдавайся, не давай туркам тешиться над русской душой, не давай с себя с живого кожу драть, а лучше, помолясь, вместе с победителем-турком лети на воздух. Тогда, поверьте мне, турки будут бояться вас, как суда Божьего, и победу Бог даст, и оружие наше прославит! Нужно только, чтобы так думали все до одного; чтобы отговорок эдаких разных — дескать, ветер помешал, да снасти оборвались, да порох отсырел — не было. Поэтому я собрал вас и прошу: кто думает не по-моему, кто хочет сперва неприятельские порты да пушки считать, а не по-русски драться, — скажи вперёд и уезжай в Россию с Богом. Я и денег на дорогу дам! Пусть дома у жены под боком греется. Таких нам не нужно. Кто же хочет драться по-настоящему, по-моему, себя истинно русским показать и милость царицы заслужить, тот уж не пеняй, коли за отговорки да за увёртки я расстрелять велю! Главное — не думай, что коли нас мало, так нас непременно и побьют. Нет, лезь напролом, назад не оглядывайся! Лупи вовся! — без счёта и без думы, без оглядки! — разумеется, с тем ветром, который есть, и делая, что можно, но непременно нападая сам, а не давая на себя нападать... Ну, так кто же, господа, в Россию и кто со мною?

Русским морякам понравилась речь нового начальника, хотя и не моряка, да удальца, и ни один из них в Россию ехать не захотел.

Орлов зато закатил им такой обед, с музыкой, песнями, плясками, фейерверком и кулачными боями, одним словом, такой праздник, что предание о нём дошло до правнуков.

Тут случился эпизод, о котором стоит упомянуть как о характерной черте и того времени, и графа Алексея Григорьевича Орлова.

Мы сказали уже, что Орлов обладал нечеловеческой силой. Он подковы ломал, железные кочерги в узлы вязал, быка, схватив за рога, с ног валил. Когда начались для большей потехи кулачные бои, корабельные команды одна на другую стеной шли и, по русскому обычаю, на кулачки брали, граф Орлов, страстный охотник до кулачных боёв и нередко принимавший в Москве в них участие, что, разумеется, было известно многим, — стоял на юте, с адмиралами и капитанами, и жестом, движением, словом поощрял удальцов, которые бились впереди. В это время пробился вперёд маленький, довольно жиденький, молоденький мичман, свалил с ног коренастого боцмана противной стены и обеспечил этим своей стене победу. Сломив этого боцмана, он прямо обратился к Орлову:

   — Что же, ваше сиятельство, не удостоите нас чести силу попробовать! Вот хоть бы за разбитую стену вступились!

   — Да кто же тут, ты, что ли, против меня встанешь? — смеясь, сказал Орлов. — Пожалуй, эдак всей вашей стены мало будет, чтобы со мной одним помериться! — отвечал Орлов.