Князья и Цари

В Москву решили въехать тайно — в столице как раз полно было посольств, и не хотелось, чтобы заграница знала, что царь у нас больной и недееспособный. Царь решил перепрятаться от послов в своей подмосковной даче Воробьево и въехать в Кремль ночью, тайком от зевак и репортеров. Стали строить особый мост через Москву-реку у Новодевичьего монастыря. Строили очень быстро, поэтому при въезде «каптаны» мост обломился. Стража еле успела подхватить «каптану» на руки и обрубить упряжь. У царя не было сил сердиться. Въехал он в Москву на пароме. В Кремле снова засели писать завещание, но царь сбивал с праведного дележа, — «все его мысли были обращены к иночеству».

Настал звездный час Михаила Глинского.

«Ты бы, князь Михайло Глинский, за сына моего Ивана и за жену мою, и за сына моего князя Юрья кровь свою пролил и тело свое на раздробление дал!» — приказывал больной.

«Конечно, дам на раздробление, как не дать!» — кивал бывший государев вор.

Успокоившись, стал царь спрашивать Глинского, чего бы такого в рану пустить, чтобы дурного духу не было на весь Кремль.

— Обычное дело, — отвечал Глинский, — обождавши день-другой, можем пустить в рану водки. В чудодейственность этого русского средства верилось легко, и стал царь допрашивать врачей, а нет ли какого лекарства, чтобы излечиться вовсе? Глинский обиделся: зачем же так! Его иностранная команда сразу отрезала царю: никак невозможно!

Тут уж попы распихали всех, обложили царя «запасными дарами», стали петь, записывать духовное завещание, какому монастырю что причитается. В общем, стали играть свою игру.

Последние часы Василия прошли в усилиях спасти душу: его успели постричь в монахи под именем Варлаама. Скончался он в ночь со среды на четверг 3 декабря 1533 года — уж не в три ли часа по полуночи?

Василий умер, и поп Шигона божился потом, что видел, как изо рта покойного вылетела душа в виде «тонкого облака». Писец, строчивший обычные охи и ахи, что могилу царю вырыли рядом с могилой Горбатого, да что гроб привезли каменный, да что царицу, «упавшую замертво», несли на санях, да что били в большой колокол (а новгородский и псковский при этом злорадно помалкивали!), записал для нас и рассказ Шигоны о душе.

ЕЛЕНА ГЛИНСКАЯ. ПРАВЛЕНИЕ ЖЕНСКОЕ

Василий умер, но успел оставить распоряжение, что правительницей при младенце Иоанне должна быть вдова Елена. Все было подробно оговорено: как трем приближенным лицам — Михаилу Юрьеву, Глинскому и Шигоне — при Елене быть, как им к ней входить.

«Входить» мы должны понимать как хождение с докладами», — оговаривался деликатный Историк, чтобы мы не подумали чего дурного.

Но надо было и маленького Иоанна короновать. Пропели многия леты по церквям, благословили ребенка на великое княжение, по городам поскакали лейтенанты принимать у народа присягу новому царю. Присягнули Иоанну и дядья, которые от власти будто бы отказались, но вполне превозмочь свои Чувства по обыкновению не могли.

Василий заранее уговаривал братьев не лезть в цари, они кивали, но бес их не оставлял. Начались переезды удельных князей от одного Васильева брата к другому, и Елена заволновалась.

Как черти из бутылки, выскочили и претенденты на заполнение вдовьих пустот. Елена «сблизилась» с князем Иваном Овчиной-Телепневым-Оболенским, который сразу стал мешать Михаилу Глинскому «отдавать свое тело на раздробление». Овчина лучше распоряжался своим телом, и Глинский был посажен в кутузку, где вскоре и умер.

Елена почувствовала вкус к командованию и стала распоряжаться, кого сослать, кого заточить, кого убрать по-тихому. Завертелось чертово колесо интриг, подставок, доносов. Маленький Иоанн только вздрагивал: в отблесках костров на Красной площади ему чудились персонажи бабушкиных сказок, злодеи, горынычи в людском обличье. Вокруг бушевала измена. Казней было мало, потому что «нельзя же было всех перевешать», но ужас повис в воздухе. Бояре, заходя в детскую к Иоанну, поглаживали его по темечку: бедный малютка вот-вот останется без головы! Дикий, параноидальный страх с трех летнего возраста впитался в сны маленького Вани. Все эти взрослые дела были ему непонятны. Но мама все время находилась в состоянии бешеного напряжения, с милого лица ее не сходил кровожадный оскал. Какое тут могло быть благонравное воспитание? Никакого.

Хорошо хоть поляки да литовцы не сидели смирно. Видя Москву без твердой власти, они поднялись в поход, чем урезонили немножко московских баламутов. Но Ване от этого стало еще страшнее: в тереме зашептали о войне.

Литовцы вторглись на Русь, взяли Гомель и Стародуб, набили 13 000 наших душ, безразличных для истории. Почеп наши сожгли сами и построили новый город Себеж. Литва напала на него, но пушки агрессора стали взрываться от дурного литья. Отсюда произошел перелом в войне. Московские удальцы стали прогуливаться по литовским землям, общее настроение повысилось.