Красна, богата Москва своими торжищами-базарами, велики они, особенно в Китай-городе, на Красной площади. Много в первопрестольную торговых людей наезжает, купцов с караванами прибывает.
Но и другие гости на заставах возникали.
Того же лета на день Петра-поворота на Смоленской дороге появилась вовсе бедная, истёртая временем и ветрами дальних странствий карета, запряжённая разномастными худыми конями. Карету сопровождали семь свитников чужеземного виду. Стражи на заставе по воле объезжего и пускать не хотели этих путников. Но были они духовного звания, странниками дальними, из самой Антиохии, держали путь к царю всея Руси Фёдору Иоанновичу. Им поверили и открыли решётку заставы.
Главным среди странников был Антиохийский патриарх старец Иоаким, смуглолицый, с пергаментной кожей на лице, глаза — две лежалые вишни. Никому не поведал на заставе чужеземец Иоаким, зачем пожаловал в Московию. Тайной это было до того часу, пока не встретился с правителем Борисом Годуновым и митрополитом Иовом.
Гость был знатен, хотя и не богат. Но знатен настолько, что его приняли с таким же почётом, с каким в Москве принимали иностранных послов от великих держав. Его окружили вниманием. И всё было бы хорошо, если не считать конфуза, нанесённого ему на первых шагах по московской земле, по Кремлю.
Гости появились в Кремле, когда в соборах шла служба. Выйдя из кареты на Соборной площади, Иоаким степенно направился к Успенскому собору. Он шёл медленно, любуясь Кремлём, его соборами, церквами, дворцами, палатами. Толпа горожан уже заполнила площадь, к нему подошли священнослужители, с ними он вошёл в собор.
Патриарх Иоаким увидел вблизи амвона много знатного духовенства в пышных одеждах, увидел митрополита на устроенном месте и направился к нему. Шёл он медленно, богомольцы расступались перец ним. И все уже видели его сан, склоняли головы.
Митрополит Московский Дионисий тоже узрел незнакомого богослужителя и понял, что перед ним один из первосвятителей православной церкви — патриарх. Но Дионисий, словно бесом руководимый, сошёл со своего места только на сажень и благословил патриарха Иоакима наперёд, не найдя нужным склонить голову и ждать самому благословения.
Патриарх Антиохийский был обескуражен подобным нарушением чина. Но виду не показал. И сам благословил митрополита. А после благословения слегка пристыдил его, потому что пригожее было митрополиту принять благословение наперёд от него, патриарха греческой церкви.
Дионисий в эти короткие мгновения нотации, пока моложавый переводчик в чёрной сутане переводил слова Иоакима, смотрел на него без покаяния, дерзкими глазами, и патриарху не оставалось другого, как позволить Дионисию справлять службу.
Богослужение продолжалось. Патриарх Иоаким молился вместе с верующими и размышлял о том, с чем перво-наперво столкнулся в неведомой ему державе Российской. И то, к какому выводу он пришёл по здравому размышлению, повергло его в уныние. Он понял, что русская церковь недосягаемо поднялась над греческой церковью. Если митрополит Московский не склонил головы пред ним, Антиохийским патриархом, а благословил первым, не по чину, то это говорило о том, что православная греческая церковь потеряла своё былое значение в глазах россиян. Сознавать сие было горько, но если бы оно выглядело иначе, он бы, Иоаким, не отправился в столь дальнее путешествие.
Иоаким видел главных пастырей вселенской христианской церкви в трёх частях мира: в знаменитейших градах империи Иисуса Христа — Риме, Константинополе, Александрии. Он знал священное место — Иерусалим. Он был уверен, что стольные грады торжествующего христианства, а с ними и Антиохия, признаются христианами особыми. Что же получалось?
Да, он ведал, что сей чести Русь и её столица Москва не искали. И шло это от времён Владимировых, когда Русь крестили и до времён Фёдоровых — нынешних. Даже царь Иван Великий с его гордыней, не пытался возвести русскую церковь на одну ступень с Византийской и даже с Антиохийской.
Иоаким готов был утверждать, что гордая, державная Византия никогда не согласилась бы на равенство своей иерархии с иерархией россиян. Хотя их храмы превосходят великолепием византийские, их верующие более сильны духом, сие он видел от порубежных городов до Москвы, их священнослужители чисты и рьяны в восхвалении Бога более, чем византийские.
Увы, сожалел патриарх Иоаким, Византия стала иной. Она превратилась в рабскую вотчину Оттоманов, в рабу разнузданного правителя-султана. И архиереи великой Руси знали истинное положение Константинопольской церкви. Сожалели, сочувствовали ей. Да и свою церковь увидели в ином свете. Они поняли, что русская православная церковь занимает в христианском мире не последнее место и что ей пора освободиться от немощной опеки константинопольских иерархов.
Горькое лекарство пришлось принять Антиохийскому патриарху, пока он стоял на богослужении в Успенском соборе. И всё-таки гордыня Дионисия была ему не по душе. Высота положения — от Всевышнего, считал он, а не от умысла.