Князья веры. Кн. 1. Патриарх всея Руси

— Всевышний с нами! Хвала Отцу Предвечному! — воскликнул Фёдор. — Сие мы и скажем, как будет Собор. А там и повенчаем богомольца Иова на престол русской православной церкви, — продолжал бодро и радостно царь. И пригласил Годунова и Щелкалова к столу на ужин: — В столь радостный час мы выпьем малмазеи фряжской!

На сей раз правитель и думный дьяк не стали отказываться от приглашения.

...Не вдруг, однако, состоялось венчание Иова на патриаршество. Кому-то такая «палительная поспешность» показалась недозволенной. Заседание Думы, или Собор, как его часто называли, состоялся в положенный день — в пятницу. Как раз накануне дня Ивана Постного, когда круглого не едят, щей не варят, капусты не рубят, не берут топора в руки. Да журавли в тот день на Киев пошли — зима придёт ранняя. Всё одно к одному сдвинулось, и Собор был таким — постным. И мирно говорить никто не хотел. Те, кто за Дионисия стоял, сказали царю, что нужно обычай соблюсти и выбрать первого князя церкви из всех достойных.

— Мы всей душой за боголюбца Иова, — бросил вызов царю и правителю боярин Фёдор Романов, — да не в упрёк будет сказано боголюбцу, стар он и телом немощен. Много ли побудет патриархом, а церкви урон. — Слова обидные сказал молодой боярин, а за бороду не схватишь.

— Иов мудр и святостью богат, — возразил Романову боярин Сабуров. — А сколько проживёт? Так мы с ним новое столетие встречать пойдём.

— Ноне церкви нужна крепкая рука. Попы службу поганят. Токмо Дионисий в силах словоблудие изжить, — пробасил князь Фёдор Мстиславский. — Да он за православную церковь на костёр взойдёт.

И стали обсуждать «достойных», похвальные речи о них вести. И потому как Романов и его содружинники стояли за Дионисия, то показалось и большинство в Думе за него. Ан нет. Нашлись сторонники архиепископа Новгородского Александра.

— Многострадального Александра пропустите вперёд, — стуча посохом, крикнул боярин князь Воротынский.

И у епископа Ростовского Варлаама нашлись сторонники, боярин князь Фёдор Хворостин. В душе-то он за Иова. И стоять будет за него. Да в пику Романову и Мстиславскому проворно машет рукой да мёдоречиво Мстиславскому доказует:

— Ты Варлаама не забывай, тёзка. Ить он, как Иов, все молитвы на край языка держит.

Князя Хворостина поддерживают пристенные бояре, из тех, кто менее родовит. Им сам бог велел за Варлаама стоять, тем захиревший Ростов Великий поддержать. И кричат:

— Пусть Варлаам Ростовский взойдёт на престол православной церкви.

Ни царь Фёдор, ни правитель Борис не пытались утихомирить страсти. Лишь когда все нашумелись, государь стукнул жезлом об пол и строго сказал:

— Строптивостью, а не разумом вы отличились ноне, дети мои. Идите в палаты и думайте. А наше слово — последнее!

На поверку оказалось, что долго думали бояре. Выборы затянулись на полгода.

Всё это время бояре и высшее духовенство Москвы и других городов — центров епархий судили-рядили, кому быть на патриаршем престоле. Духовенство Казанской епархии за епископа Гермогена просило упорно, не вознося его хвалебно, а доказуя делами епископа в пользу православной церкви. А дел тех не счесть, утверждали казанцы. Ещё Геласий, епископ Крутицкий, у которого голос иерихонской трубе подобен, был поставлен в ряд с первыми иерархами. И поговаривали, что нужно созвать Земский Собор. Он решит, кому быть первым князем церкви.

Патриарх Иеремия уже загрустил о родном Царьграде, посылал к Иову своих протосингелов, дабы узнали, когда он может покинуть Россию. А кто скажет когда? И утешал Иов патриарха, на беседы к нему приезжал, русскому языку учил, следил, чтобы корм был в достатке на патриаршей кухне. Прощаясь, каждый раз говорил:

— Ты уж прости, святейший владыко, за то, что коснеем. Терпением запасись.

— Спасибо за сочувствие, брат мой, — отвечал Иеремия. — Как не запастись терпением, как покинуть Русь, пока не возложу венца на нового патриарха.

— Вот и славно, святейший. Я попрошу государя, чтобы он дозволил тебе бывать в Благовещенском соборе. То-то боголепно будет, как вместе службу справим.

Сам Иов ни в каких мирских интригах не участвовал. Он исправно вёл службу в Благовещенском соборе, согревал душу царя дивным голосом своим. А поздними вечерами, да и по ночам, вёл душевные «беседы» с чистым листом бумаги, доверяя ему сокровенные мысли.

И только Борис Годунов пытался убедить царя Фёдора, что он напрасно дал волю синклиту — и боярам и духовенству — и пора было сказать своё твёрдое государево слово. И как-то в один из зимних вечеров Борис завёл с царём разговор.

— Тебе, государь, Россия будет петь осанну, если ты укоротишь нравы бояр. Небось при твоём батюшке такого не случилось бы.

— Истинно не случилось бы. Токмо что я за отец буду, ежели не сумел вразумить своих детей словом.

— И патриарх Царьградский тревожится, — продолжал гнуть своё Борис, — русские-то морозы ему непривычны.

Но Фёдор, казалось, не слушал правителя. А в Николин день, когда первые крепкие морозы пришли, когда цены на хлеб построил Никольский торг да от пирогов праздничных дух по Москве завитал сдобный, Фёдор сказал Борису: